"Булат Аносова"

Глава II
Я кузнец
Конец мая месяца. Зазеленели, зашумели зеленой листвой многочисленные тополя, высаженные жителями нашего поселка возле своих неуютно-некрашеных домов. Прикрыли наше убожество своими кронами. И повеселели люди. Копошатся, перекликаются на своих огородах, копают грядки, сжигают мусор, и столбы сизого дыма вьются то там, то тут к синему ласковому небу.
Я тоже прохожу по своему огороду и прикидываю в уме: и мне уже пришла пора. Вода из борозд ушла и земля на грядках, впитавшая в себя весь запас растаявшего снега, уже достаточно подсохла. «Ну,
тогда с субботы займусь», –решаю я.
На копку моего немаленького огорода мне требуется, как правило, четыре дня. При условии, если я буду работать штыковой лопатой по двенадцать часов в день. Это я знаю по прошлому опыту. И еще
я знаю, что после такой работы поясница моя перестает слушаться меня в течение нескольких последующих дней. И это только в лучшем случае. А в худшем?
И вдруг перед моими глазами возникает страничка из журнала
«Юный техник», наспех пролистанного мною в библиотеке еще
зимой. А на этой страничке была изображена штыковая лопата,
предназначенная для копки земли, с подпятником. Автор неболь-
шой статьи, описывая свое нехитрое изобретение, уверял читателя,
что вот с таким подпятником копать грядки значительно легче, по-
скольку саму лопату со срезанным пластом земли поднимать то и не
надо. А достаточно лишь надавить на черенок сверху вниз и груз при
помощи подпятника или повышенной точки опоры сам поднимется
на нужную высоту, а работающему с подобным приспособлением
остается лишь перевернуть инструмент‚ и земля сама ляжет туда,
99
куда надо. Смысл заключается в том, что не надо каждый раз напря-
гать поясницу.
«А почему бы мне‚ кузнецу‚ не попробовать сделать этот под-
пятник?» – вопрошаю я и останавливаюсь в легком раздумье. Как
лучше сделать? В тормозных камерах, стоящих на каретках теплово-
зов‚ имеется уже готовый подпятник, – это шток с почти таким же
подпятником. Если покопаться в металлоломе нашего депо, то он
обязательно там отыщется. Остается лишь загнуть его под углом 70о,
а в черенке лопаты продолбить стамеской желобок, куда и вставится
этот подпятник. То есть‚ надо – вставил‚ не надо – просто убрал его
легким движением руки.
В депо в куче металлолома нахожу тормозную камеру и извлекаю
из нее нужный мне шток с подпятником. Так, а на какой же угол его
загибать? Да попробую на глаз. Вот так – хорошо. Дома я проделы-
ваю в черенке неглубокий паз, насаживаю опять лопату и вставляю
в подпятник. А ну-ка‚ попробуем, каково? Я втыкаю лопату в землю,
загоняю ее ногой на полную глубину и пригибаю черенок к земле.
И действительно моя лопата без особых усилий вырывает из грядки
солидный шмат земли. Здорово. А ну-ка‚ еще раз. Еще. Еще. Нет, что-
то еще не так. Разглядываю подпятник и прихожу к выводу, что его
шток надо еще слегка подзагнуть. Но я это сделаю завтра в кузнице.
А сегодня небольшую кучку навоза, лежащую возле бани еще с прош-
лого года, надо растащить по грядкам и раскидать. И‚ наверно‚ стоит
отпроситься с работы на пару дней, что в купе с двумя выходными
днями даст мне необходимые четыре, в течение которых я надеюсь
закончить копку грядок, наведение борозд и собственно грабление.
– Ты все правильно говоришь, Володя, – соглашается со мной
Шурик Казаков и тяжело вздыхает. Физиономия у него не то‚ чтобы
помятая, как обычно бывает с большого бодуна, она разукрашена
длинными царапинами, идущими ото лба и от висков. И‚ судя по их
ширине‚ это не следы ногтей его второй половины.
– Ну вот, Шурик, завтра я чуть подогну этот шток и…
– Слушай, Володя, у тебя чего-нибудь есть? – перебивает мой
восторженный рассказ Шурик и страдальчески морщится.
– Головушка бо-бо?
– Не то слово.
– Есть шнапс. На три пальца в бутылке. Заходил тут несколько
дней назад Коля Балин с бодуна. Опохмелился, попел песен, поспал.
А когда проснулся – полез на меня с кулаками.
– Давай, Володя‚ доставай быстрее. Я тут уже полпоселка обошел
и представляешь, никто стопочки не предложил. И что за народ пошел?!
100
Я достаю из холодильника бутылку самогонки, выливаю ее со-
держимое в «хрущевский» стакан и ставлю стакан на кухонный стол
аккурат под нос Шурику:
– Откушайте‚ сэр. Шнапс‚ что надо.
– Благодарствую.
Шурик долго и напряженно смотрит на стакан, видимо собираясь
с силами, и резко хватает его. Его попытка донести стакан до рта од-
ним махом заканчивается почти трагически: рука на полпути начинает
ходить ходуном с бешено нарастающей амплитудой колебаний‚ и уже
двумя руками он ставит стакан обратно на стол:
– Не могу. Дай полотенце.
– Я достаю из платяного шкафа длинное тонкое полотно рушника
и подаю ему:
– Иди, вешайся. Только где-нибудь подальше от моего дома.
Шурик, не обращая никакого внимания на мое едкое замечание,
обматывает рушник вокруг кисти правой руки, перебрасывает его
через шею и крепко обхватывает свободный конец левой руки. Затем
протягивает правую руку к заветному стакану, крепкоXнакрепко обхва-
тывает его всей пятерней и начинает левой рукой подтягивать поло-
тенцем к себе руку со стаканом. Стакан приближается к Шурику с еле
заметным дрожанием, на лбу у него выступает испарина. Глаза при
этом, устремленные на вожделенный предмет, медленно приближаю-
щийся к заветной цели, сходятся к носу. Наконец Шурик обхватывает
губами край стакана и начинает, давясь и икая, принимать содержимое
внутрь. Все. И я облегченно вздыхаю и радостно ору:
– Прошла, родимая!
А Шурик сидит, громко икая, низко опустив голову, и шарит всле-
пую по кухонному столу:
– Дай... чего-нибудь... занюхать.
Его лапающая по столу пятерня опускается на коробок спичек, он
лихорадочно подносит его к носу и жадно‚ и шумно нюхает.
– Шурик, а если бы пепельница под руку попалась?
– Уф, пфу-у. Еще разочек. Уф-ф. Вроде‚ прошло. Чего ты там
провякал?
Минут через десять лицо Шурика начинает розоветь, глаза стано-
вятся болееXменее ясными‚ и он, покуривая самокрутку, набитую та-
баком из выпотрошенных «бычков», слушает мой рассказ и довольно
гогочет.
Однажды я, будучи еще холостым и неженатым, сидел дома с тяже-
лой головой после планово-обязательной трехдневной пьянки после получ-
ки. Голова моя не то, чтобы раскалывалась от дикой боли, – с тяжелыми
101
бухающими ударами по вискам и затылку в голове пульсировала только
одна единственная мысль: где бы опохмелиться?
Мой мутный взгляд упал на трюмо, где под зеркалом я увидел неболь-
шой баллончик с надписью «Лана». Кто-то говорил мне, что его можно
пить. Ах, да, Гена Сыровадский, родственник Вовы Бурлилова. Он приехал
к нам к леспромхоз из поселка Новатор из-под города Великого Устюга,
женившись на сестре Володи. Я уставился на этот баллончик и обхватил
голову руками: что же он говорилXто? Ах, да, – надо гвоздиком пробить
дно у баллончика, через получившееся отверстие содержимое вылить
в стакан. Затем подождать‚ когда закончится реакция, то есть ши-
пение и выделение газов‚ и выпить содержимое. Все просто. Как говорил
один вальщик леса из Сулонги: «Пьем все, что горит, кроме дров».
Проведя подготовительную операцию и ни на йоту не отступив от
строгой инструкции Гены Сыровадского, я резко выдохнул воздух из
прокуренной груди и в пару глотков выдул содержимое баллончика-осве-
жителя воздуха под названием «Лана», с той лишь разницей, что запил
все это водой.
И тут началось то, что «ни в сказке сказать, ни пером описать».
В моем желудке началось бурление, потом он начал надуваться и разду-
ваться. Все это сопровождалось дикой отрыжкой и жутким жжением
в пищеводе. А под занавес у меня изо рта и из носа пошли крупные пузыри.
Они надувались, затем лопались‚ и на их месте возникали новые. Созна-
ние мое начало мутиться, и я обессилено рухнул на диван: сейчас помру.
ПостепенноXпостепенно бурление, раздувание с пузырями изо рта
и носа сошло на нет‚ и я потихонечку пришел в себя.
Через несколько дней, идя по Центральной улице по каким-то делам, я
встретил Гену Сыровадского и бурно объявил ему о своем неудовольствии,
касающимся инструкции по употреблению освежителя воздуха «Лена».
Гена, выслушав мой жуткий рассказ, согнулся от смеха, то и дело во-
сторженно хлопая себя по ляжкам, а из его носа надулся пузырь, точь-
в-точь‚ как у меня несколько дней назад. Вытерев сопли, Гена чистосер-
дечно признался мне, что, инструктируя меня, он кое-что перепутал:
– Вовик, ты извини меня. Я забыл сказать, что после того, как жид-
кость выльется из баллончика в стакан, ее надо разбавить наполовину
водой, подождать, когда пройдет реакция, а затем уже пить.
– А я ее выпил, запил водой и получается, что эта самая реакция
пошла у меня уже в желудке?
– Выходит так. Уж ты прости меня, дурака.
– Гена‚ прощаю.
– Вот и молодец. А хочешь, я тебе расскажу рецепт браги без
дрожжей?
102
– На чем?
– На горохе, – радостно прокартавил Гена Сыровадский и пригладил
пятерней свои русые вологодские кудри:
– Слушай…
После моего печального рассказа глаза Шурика еще больше про-
ясняются, он отрезает горбушку белого хлеба, испеченного мной
в духовке, обмакивает ее в солонку с солью и, морщась, принимается
жевать!
– А я, Володя‚ вчера напился…
И напился Шурик так, что у него напрочь переклинило мозги. А когда
он пришел в себя, то увидел, что он идет по железнодорожному мосту
через речку Кизема, то есть находится почти в двенадцати километрах
от нашего поселка. Куда и зачем он шел‚ Шурик решительно не помнил‚
и попытки что-либо вспомнить, сидя на деревянной шпале железной
дороги ни к чему не привели.
Надо было как-то добираться домой в Лойгу, но не идти же пешком
обратно двенадцать километров! Пассажирские поезда у нас ходят не
часто, но есть ли смысл ждать поезда, когда неизвестно‚ пустит ли
проводник в вагон в спецовке и грубых рабочих ботинках. Скорее всего‚ –
нет, решил Шурик и обратил свой затуманенный самогонкой взор на
товарный поезд, стоящий на втором пути.
Ему живо вспомнилось детство, когда он с пацанами катался из
Киземы до Лойги на товарных поездах, которые тянули маломощные па-
ровозы. На «втором подъеме» километрах в двух за поселком эти поезда,
идя на подъем‚ значительно замедляли ход‚ и тогда еще маленький Шурик
с криком «У-р-а-а» срывался с металлических поручней деревянного ва-
гона и летел на землю. В этом полете и был весь драйв‚ потому что ты
летел с поезда на ходу, потому что ты летел неизвестно куда, потому
что ты такой отчаянный.
Окинув грузовой поезд профессиональным взглядом кондуктора УЖД
и придя к выводу, что он вот-вот тронется в сторону Лойги, Шурик
быстренько забрался в пустую коробку и затих в ожидании скорого воз-
вращения домой. И‚ действительно, тепловоз дал один длинный свисток,
тормозные колодки вагона шумно отвалились от бандажей‚ и поезд тро-
нулся в путь с одиноким пассажиром на борту.
Через некоторое время Шурик выглянул наружу и увидел мелькающие
дома родного поселка. «Надо же, как быстро! »– удивился Шурик и при-
готовился к прыжку, то есть передислоцировался на внешние поручни
вагона. А вот он и «второй подъем»! Но поезд летел вперед, не сбавляя
скорости, потому что на этот раз его тянул мощный тепловоз. И Шурик
с криком «У-ра-а-а!» сиганул в неизвестность.
103
Его попытка, как в детстве‚ бежать по ходу поезда своими ногами на
этот раз оказалась безуспешной, поскольку‚ коснувшись обочины правой
ногой, он сразу же сделал тройное сальто с поворотом на 360о вокруг
своей оси. Затем он ощутил, что влетел в какую-то вязкую преграду‚
и его сознание померкло.
Второй раз в этот день придя в себя‚ Шурик ощутил себя уже…
страусом. То есть он стоял на коленях, а голова его покоилась в чем-то
плотном, мешающем дышать. Шурик поднапрягся и выдернул голову из…
кучи балласта. Он, пошатываясь, поднялся на ноги и ощутил ступнями
ног острый крупный щебень. А где же ботинки? Ботинки свои Шурик
нашел впереди метров за десять‚ с небольшим удивлением обнаружил,
что шнурки на них‚ как и прежде‚ крепкоXнакрепко завязаны. А штаны
и ветровка его разорваны в клочья.
Мы выходим с Шуриком на крыльцо.
– Когда копать начнешь, Володя.
– В субботу.
– А сажать?
– А сажать, Шурик, мне пока нечего.
– Ничего. Как там говорил твой кузнец Алексей?
– Нет выхода только из могилы.
– Вот это верно.
* * *
– Дружище! – голос Коли Балина заставляет меня замедлить шаг
и замереть на месте. Я окидываю взглядом лесопунктовский гараж
и ничего кроме стоящего трактора Т-55 у широких распахнутых на-
стежь ворот не вижу.
– Дружище! – снова слышу я его крик, несущийся оттуда‚ и шле-
паю к «пятьдесятпятке». Из-под днища вылезает Коля в спецовке,
обильно покрытой темными масляными пятнами. Руки и лицо у него
такого же цвета.
– О, привет!
Коля выхватывает из кучи ветоши, лежащей на гусенице, солидный
пучок и‚ вытирая руки‚ подходит ко мне:
– Сколько лет, сколько зим! Ты на меня не обижаешься?
– За что?
– Как за что? Ты‚ как человек‚ пригласил меня в гости, угостил само-
гонкой, а я, дурак, спьяну тебя с кем-то перепутал и схватил за грудки.
– Прощаю, бывает.
Коля радостно отшвыривает ветошь в сторону, широко разводит
свои крепкие рабочие руки и орет:
104
– Дружище, обоссы мою тельняшку, – жить без мира не могу.
– Мы ли не моряки, не наши ли жены бл…! – в тон отвечаю я
ему‚ и мы громко хохочем. Просмеявшись и почувствовав, что Ни-
колай горит желанием искупить свою вину, я предлагаю сделать это
сегодня же:
– Коля, помнится, ты обещал оградку помочь увезти.
– Дружище, Витькина красавица, – хлопает ладонью по траку
Николай, – с обеда будет на ходу. И если будет не против, то мы это
дело и провернем. Согласен?
– Еще бы!
– Ты ближе к обеду зайди к нам в гараж‚ и там мы это дело обсу-
дим.
– Коль, а ты зачем тракторXто его ремонтируешь?
– Помогаю. Моя сучкорезка стоит, запчастей нет пока, а трактор
мне самому нужен тоже.
– Понял. Ну я пошел.
– Давай.
Я иду к кузнице, снимаю навесной замок с дверей и усаживаюсь на
лавочке, стоящей возле дверей. Уголька у меня осталось всего ничего,
и понапрасну палить его не стоит. Со стороны депо на меня надви-
гается огромная фигура Саши Букарева. Он подходит ко мне, молча
протягивает свою могучую пятерню и грозно вопрошает:
– Сачкуешь?!
– Ну да, – почему-то виновато отвечаю я и привстаю с лавочки, –
здрасьте вам.
Шурик присаживается рядом, вытягивает ноги в новеньких свер-
кающих кирзачах и привычно скрещивает руки на груди:
– И правильно делаешь, кузнец.
– Как это?
Шурик наклоняется ко мне и почему-то тихо вещает:
– Лето пришло. У нас в депо летом-то никто особо не напрягается.
Главное‚ делай вид, что работаешь. У тебя что, велика зарплата? Ну вот,
сиди себя на лавочке, грейся на солнышке. Пойдут грибы – можно за
грибочками сбегать. Пойдут ягоды – можно ягод поесть, сходить в лес.
Но без шуму и пыли.
Со стороны гаража трусит Шурик Матанин и негромко матерится.
Завидев нас, блаженно греющихся на солнышке, он замедляет свой
бег и подходит к нам:
– Сачкуете?
– Сачкуем.
– А я вот с утра пашу‚ как Папа Карло…
105
– Ты‚ Шурик‚ остынь немножко, – обрывает его Саша Букарев, –
и лицо сделай попроще – люди будут подходить.
– Да ну вас… – машет рукой Шурик и спешит дальше.
– Что новенькое на УЖД, – лениво спрашиваю я Сашу и закури-
ваю сигарету.
– Люсю Кондратьеву на пенсию проводили.
– Ей что, уже пятьдесят пять лет? – недоумеваю я.
– Окстись‚ родной, женщины у нас по новому закону выходят на
пенсию в пятьдесят.
– Что это за новый закон?
– Не читал нигде? Нашу же Архангельскую область приравняли
к районам Крайнего Севера. И если человек заработал льготный стаж
при этом, то на пенсию выходит уже раньше.
– Ты хочешь сказать, что если я буду иметь необходимый стаж
и плюс мои двенадцать с половиной лет на тепловозе, то я пойду на
пенсию в пятьдесят?
– Ну да. Только нам еще до этого ждать очень долго и задумы-
ваться об этом несколько рановато, поскольку законы в нашей стране
меняются, как рукавицы у Шуры Матанина.
– Да уж. А кто у нас из старых диспетчеров остался?
– А никто. Сейчас стажируется жена Сереги Понедельникова‚
Марина. Не видел ее еще?
– Нет.
– Красавица. Нина Пономарева еще при тебе работала. Ольга,
жена Славика Васильева, тоже недавно работает. Подменный диспет-
чер – Надя Петрашова. Все молодые и красивые. Ты оградкуXто когда
повезешь на кладбище?
– Сегодня, если Бог даст.
– Пока, пора уже.
С обеда мы грузим на щит Т-55 оградку, привязываем к ней столик
и лавочку и я с тумбочкой под мышкой взбираюсь следом.
– Готов? – кричит Коля Балин, сидящий на капоте.
– Готов.
– Погнали наши городских, – хлопает он по кабине‚ и трактор
резким рывком трогается с места и летит по таежной дороге вперед.
Коля Балин оборачивается ко мне и кричит:
– Ну как?!
– Терпимо! – радостно и довольно кричу я в ответ. «Пятьдесятпят-
ка» резко подпрыгивает на очередном пне, прутья оградки, на которых
я сижу, впиваются мне в ягодицы, а затем мы с грохотом рушимся на
106
щит трактора. Только я успеваю прийти в себя и отдышаться, как все
повторяется.
Мне приходилось ездить на наших трелевочниках, – конечно‚ в ка-
честве пассажира. На Т-60 и Т-4 – в кабине и на Т-55 – на капоте или‚
как сейчас, на щите. В кабинах Т-60 и Т-4, где находится двигатель,
прикрытый тонким стальным капотом, от его рева закладывает уши
и говорить о чем-либо с трактористом невозможно. Только кричать.
На каждом пне, на каждой валежине трактора, имеющие грубые, то-
порные амортизаторы, просто подпрыгивают.
Трактористы, работающие на такой допотопной технике, ко-
торую штампуют десятки лет, за двенадцать с половиной лет
работы‚ необходимых для выхода на досрочно-трудовую пенсию,
становятся инвалидами. Все без исключения.
А тепловозы УЖД? Все они, что старых выпусков, что новые,
пришедшие им на смену, сляпаны точно так же. То есть в кабине
маленький водяной радиатор, с которым зимой можно запросто
замерзнуть. Вот поэтому мы сразу же выкидывали эти детские
печурки и ставили взамен большие и мощные. Затем заделывали щели
в насквозь дырявом полу, чтобы сквозняки не сдували с тяжелых
неудобных кресел. Летом в таких кабинах пекло. И тоже никакой
амортизации, на каждом стыке тепловоз тоже подпрыгивает,
а вместе с ним и экипаж тепловоза. Вверх-вниз, вверх-вниз и так всю
смену и все двенадцать с половиной лет, а кто-то и гораздо больше.
После этого здоровых тоже не бывает.
То есть техника в нашей лесной промышленности сделана по
принципу – абы работала, а на человека наплевать. Но это не только
в нашей лесной промышленности, это везде и повсюду во всей про-
мышленности Советского Союза или уже теперь России. Это плоды
тяжелого труда советских ученых, насчитывающих в своих рядах
всего четыре миллиона человек.
Наконец «пятьдесятпятка» вылетает к железной дороге аккурат
напротив нашего поселкового кладбища. Она резко разворачивается
на месте и так же резко встает. Я в это время мотаюсь на щите, крепко
уцепившись обеими руками за прутья оградки, чтобы не вылететь со
щита. Коля Балин спрыгивает с капота и кричит мне:
– Все, дружище, приехали.
Я со щита неловко перебираюсь на гусеницу и прыгаю в сухую
прошлогоднюю траву:
– Смотри-ка, травка-то еще сухая с прошлого года.
– Витя, спускай щит, глуши трактор.
Мы сгружаем оградку со щита.
107
– Тяжелая-то!
– Да уж.
– И чего тебе ее варили?
– Из прутьев.
– Придется носить по одной секции.
Мы с Колей берем одну секцию оградки и трогаемся в путь. За
нами трусит Виктор со столиком на спине. У маминой могилки стоит
старенькая ржавая оградка, которую я подобрал здесь на обочине
кладбища, кем-то уже выброшенную за ненадобностью. Мы разби-
раем ее на секции и относим подальше в лес. Аккуратно складируем
у мощной разлапистой ели – пригодится кому-нибудь. Устанавливаем
первую секцию стенки и возвращаемся за следующими. Часа через
полтора и оградка, и лавочка‚ и столик‚ и тумбочка уже стоят на месте.
Коля Балин щурится на солнце:
– Когда покрасишь – оградка будет‚ что надо. По-моему‚ у нашего
кладбища ни у кого такой нет.
– Мужики, большое вам спасибо. Буду должен.
– Свои люди – сочтемся, – отвечает Виктор‚ и они с Николаем
идут к трактору. Я присаживаюсь на лавочку, достаю из внутрен-
него кармана рабочей куртки маленькую бутылочку с водой из на-
шей колонки и всполаскиваю гранитный стаканчик, стоящий на
могилке моей мамы. Такие же стаканы стоят у нас здесь на всех
могилках. И когда приходят родные на могилку, всполаскивают
их и наливают: кто водки, кто вина, и прикрывают сверху ломтем
черного хлеба. Моя мама, не переносящая на дух спиртное, много
раз говорила мне:
– Володя, когда я умру, водки на моей могилке не пейте и в стакан
наливайте водички из нашей колонки. – Так мы и делаем.
Из другого кармана я достаю кусочек хлеба‚ испеченного мной
и завернутого в старую, уже пожелтевшую газету. Наливаю в стакан
воды из бутылочки, прикрываю его сверху куском хлеба и ставлю на
могилку. А потом долго сижу один.
* * *
Все последующие четыре дня я копаю огород. Работа эта нудная
и тоскливая‚ и настроение у меня повышается только тогда, когда я‚
оглянувшись, вижу, что мне остается вскопать около метра грядки
и все. Закончив работу, я с удовольствием разгибаю спину и не чувст-
вую в пояснице привычного деревянного онемения.
– Молодец, Владимир! – радостно гаркаю я, – молодец, что осилил
огород, и молодец, что сделал подпятник на лопату!
108
– А садитьXто чего будешь, Вовка? – слышу я голос соседа Валеры
Гавели. Он привычно висит на заборе и‚ как всегда‚ предельно серье-
зен. Я втыкаю лопату в грядку и подхожу к соседу:
– ВыXто вскопали?
– Еще грядка одна осталась. Думаю, с Галей добьем ее на неделе.
КартошкаXто у тебя есть на посадку?
– Откуда? От сырости?
– У нас‚ если останется, я тебе дам.
– Ну вот видишь, Валера, с миру по нитке‚ голому – рубаха.
Ранним утром в субботу я иду на посадочную. На мне легкая спецо-
вочка, на ногах кирзовые сапоги, под мышками пустой мешок, а в кар-
мане – вошь на аркане. Вот в таком виде я собираюсь съездить в Су-
лонгу и приобрести там хотя бы пару ведер картошки на посадку. Когда
я работал машинистом тепловоза, у меня были хорошие знакомые
в Сулонге. И у них я собираюсь занять в долг картошки. А как быть?
Сулонгский вагончик стоит возле посадочной, я заглядываю
в него – женщина с ребенком уместилась в середине вагона‚ да с краю
сидят двое молодых пацанов. Вот и все пассажиры. Снаружи слышит-
ся приглушенный звук двигателя и мягкое постукивание стыков. Я
выхожу наружу, к вагончику подходит тепловоз ТУ-6А, на передней
его подножке привычно висит кондуктор, молодой паренек, кото-
рого я не знаю. Сколько времени прошло с тех пор, как я поставил
в последний раз свой ТУ-7 № 5? Полтора года. А кажется, что прошла
целая вечность. И идти в кабину тепловоза мне совсем не хочется. Я
закуриваю сигарету и прыгаю в тамбур вагона.
До Сулонги по УЖД ровно сорок два километра, а по времени
занимает чуть побольше часа. Наконец раздается двойной свисток
тепловоза‚ и за окном мелькают хозпостройки лесопункта, краны
и штабеля леса Нижнего склада‚ и тепловоз останавливается у диспет-
черской, выкрашенной голубой краской. Я с любопытством приникаю
к окну, покрытому грязными высохшими пятнами от прошедшего
ночью дождя – интересно, кто же там диспетчер? А по деревянным
узким мосточкам идет от диспетчерской хорошенькая, светловолосая
и светлоглазая молодая женщина с путевкой и листом в руке. Это –
Марина Понедельникова. Она подходит к тепловозу, протягивает
кондуктору путевой лист и что-то говорит ему. Затем отступает назад
на пару шагов и машет рукой – поехали! Вагончик снова дергается,
и я закрываю глаза в надежде подремать.
В Сулонге я спрыгиваю с подножки на стрелочном переводе и иду
по шпалам к магазину. Я оглядываю деревню – здесь ничего не изме-
нилось. Маленькая одноименная извилистая речка протекает по сере-
109
дине деревни. Дома‚ срубленные из еловых бревен и почерневшие от
времени, сверкают многочисленными небольшими оконцами. Поко-
сившиеся заборы и плетни возле них наводят на мысль о нерадивости
хозяев. Но это не так. Я по собственному опыту знаю, что хозяева по
весне в первую очередь занимаются огородами, а уже потом, посуху‚
и остальными делами. Наш общий забор с соседом Пушниковым
Сергеем тоже местами склонился к земле, и я займусь им после того,
как посажу огород.
За магазином через речку перекинут узкий шаткий мостик, и я пе-
ребираюсь по нему на другую сторону реки. У калитки моей знакомой
дорожницы по имени Валентина я останавливаюсь и вижу, что входная
дверь дома подперта бодожком. Значит‚ нет никого дома. И тут в моей
памяти вспыхивает образ Ивана, бывшего мужа сестры моей бывшей
жены Елены.
Случилось так, что Иван N, который родом из Сулонги, через два
года счастливой семейной жизни психанул на жену и подался опять
в родную деревню. Там он с горя запил и однажды в соседней дерев-
не Шевелевка умудрился попасть под платформу, в результате чего
остался без ноги и без руки. После этого Елена приехала в Сулонгу
и забрала мужа-инвалида домой. Иван без руки и ноги делал, как мог‚
всю домашнюю работу и даже трудился на сенокосе. Я тогда, конечно‚
подивился мужеству этого человека и его воле к жизни. Но прожили
они не долго.
По деревянным мосточкам в мою сторону шествует мужичок-бо-
ровичок, одетый в холщевые штаны, телогрейку и резиновые галоши.
Он подходит, внимательно разглядывает меня и задумчиво изрекает:
– Что-то мне лицо твое знакомо, паря? – говорок в Сулонге чисто
вологодский с нажимом на звук «О».
– Из Лойги я, товарищ. Приехал вот картошкой разжиться.
– О, – оживляется мужичок и поворачивается ко мне спиной, –
видишь вон тот дом с синей верандой?
– Вижу.
– Там Степановна продает картошку. Осталось немного от посад-
ки. Тебе ведь на посадку нужна?
– На посадку. Только у меня денег нет.
– О, мил человек, без денегXто она‚ вроде‚ как не даст.
– Ну не даст‚ так не даст. А где тут у вас Ваня N живет?
– ВанькаXто? А откель ты его знаешь?
– Родственником он моим был.
– Вон оно как. Так ты иди по мосточкамXто, дом его самый край-
ний. А что-то лицо мне твое знакомо, паря?
110
– Я на тепловозе долго работал, может, и виделись где-то?
– Так ты же нас с бабкой в Шевелевку подвозил, когда она охро-
мела.
– Может быть, всего ж не упомнишь.
– Ну и иди, с Богом.
Я топаю не спеша по мосточкам, заглядываю в огромные огороды
сулонжан и вижу, что они у всех уже посажены. Так ведь так и должно
быть, – СулонгаXто стоит на крутых речных берегах‚ и места здесь
высокие. А значит, что снег здесь сходит гораздо раньше‚ и огороды‚
соответственно‚ высыхают быстрее. Ласковое солнышко греет мне
спину‚ и настроение у меня почему-то прекрасное.
У крайнего дома я останавливаюсь и оглядываю подворье: тоже
огромный огород, огороженный горбылем, также огромный рубленый
хлев и сам дом. Открываю калитку, притянутую к столбу кусками тран-
спортерного ремня, и захожу в сени. Там стоит полумрак и прохлада.
– Хозяева!
Мне никто не отвечает, и я прохожу дальше. Перед широкой доща-
той дверью, ведущей в дом, останавливаюсь и стучу согнутым пальцем:
– Хозяева!
Позади меня со скрипом открывается дверь‚ и в сенях становится
достаточно светло. В светлом проеме я вижу немолодую женщину,
одетую в длинную юбку и теплую безрукавку. Она щурится со света
и некоторое время разглядывает меня:
– Ой, вы к Ване?
– Да. Я из Лойги приехал.
– Так что же вы в сеняхXто топчетесь, зашли бы в дом.
– Да я вот постучал, но никто не отвечает.
– Ваня-то‚ наверно‚ телевизор смотрит, – поднимается она по
высоким ступенькам и открывает дверь. Я вслед за ней захожу в избу
и невольно оглядываюсь. Изба, как изба. Слева – большая печь, очень
похожая на русскую, разве что размерами побольше. У печи на лавке‚
сработанной из добротных досок, стоят ведра с водой. Посередине –
деревянный стол. Справа – дощатая перегородка с двумя дверными
проемами, из крайнего доносится звук телевизора.
– Ваня!
– Что?
– К тебе тут гость приехал.
– Гость? – Я слышу какое-то шевеление, затем постукивание
костыля по деревянному полу‚ и в проеме появляется Ваня в легкой
рубашке с одним пустым рукавом. Увидев меня, он замирает от удив-
ления, а затем, как всегда, широко улыбается:
111
– Володя! Какими судьбами? Ну проходи в комнату, проходи.
Я снимаю у порога кирзовые сапоги и в одних носках прохожу
в комнату Ивана. Он уже сидит на табуретке и протягивает мне осво-
бодившуюся руку для рукопожатия:
– Вот уж кого не ждал, так не ждал. Ты присаживайся на мою
койку. Ну как жизнь в Лойге? Какие новости?
Я коротко рассказываю невеселые лойгинские новости и замолкаю.
– Чаю хочешь? – спохватывается Иван. – Мам, сооруди там нам
чайку.
– Слышу, Ваня, слышу. Сейчас чайничек поставлю.
Иван поворачивается ко мне, и я вижу в его глазах прежнюю лу-
кавую хитринку:
– За картошкой приехал?
– Ну да. Не дашь на посадку взаймы?
– Не вопрос. Сколько тебе надо?
– Ведра три.
– Найдем. Денег я с тебя не возьму.
Мама Ивана приносит чай, и я при свете разглядываю ее: неболь-
шого роста, седенькая и немолодая. За разговорами незаметно про-
летает время. Затем мама Ивана спускается в подпол, и мой мешок
начинает наполняться мелкой проросшей картошкой:
– Три ведра хватит?
– Хватит.
– Ну, вот тебе еще полведерка. Сейчас я вас накормлю на дорожку
и в путь.
Мы выходим с Иваном из дома и садимся на лавочке покурить. Я
разглядываю грядки и недоуменно спрашиваю у него:
– Вань, а почему грядки-то у вас такие узкие?
– Это под мелочь.
– Под мелочь?
– Ну да. Вот на тех двух крайних грядках лук посажен, – показы-
вает вдаль Иван, и я округляю глаза:
– Столько лука?
– А ты думал как? Вырастил, так вырастил. У нас все постольку
сажают. Ну что, покурил? Пошли в дом обедать.
Мы заходим с Ваней в избу, и я вижу на кухне стол с двумя дымя-
щимися мисками супа. А запах от него такой, что у меня кружится го-
лова. Я присаживаюсь на табуретке, и мои глаза невольно заглядывают
в широкую и глубокую миску, стоящую передо мной. А в ней сверху на
горке из вареных овощей и картошки лежат огромные куски свинины,
которой если мне не изменяет память, я не видел уже с полгода. Мама
112
Ивана ставит на стол огромную тарелку со свежим невозможно пах-
нущим черным хлебом, нарезанным крупными и широкими ломтями
и рядышком кладет несколько крупных головок лука:
– Пообедаешь, чем Бог послал.
Я беру в руку большую деревянную ложку, осторожно пододвигаю
к себе миску с супом и принимаюсь за еду.
– Лук-то, бери, – кивает мне Иван. Он сидит за столом неловко‚
бочком, смотрит на меня и смеется:
– Сейчас мать еще мяса поставит.
– Зачем?
– Как зачем. Поедим после супа. Ты что – наешься от этого?
– Я?
Хозяйка ставит на стол широкую тарелку, на которой лежат огром-
ные куски холодной свинины с жирком, а я смотрю на это изобилие
дикими вытаращенными глазами. Иван, заметив это, бросает ложку
на стол и принимается звонко хохотать. Просмеявшись, он вытирает
слезы:
– Мы в деревне поработаем хорошо и покушаем хорошо. Как там
говорила наша теща?
– Как потопаешь, так и полопаешь.
После обеда я прощаюсь с этими сердечными и простыми людьми,
от всей души благодарю за картошку и обед, взваливаю тяжелый ме-
шок на плечи и иду на посадочную. А подошедший тепловоз с зеленым
легким вагончиком быстроXбыстро несет меня домой. Я сижу у окош-
ка и тихо радуюсь удаче. Но где-то на полпути к этому безоблачному
чувству тихо подбираются рези в моем плотно набитом животе. Когда
до Лойги остается километров восемь я уже сижу, согнувшись с вы-
пученными от ужаса глазами, а по моему лбу струями стекают капли
холодного пота. «Только бы доехать, только бы доехать, только бы
доехать»‚ – стучит в моей затуманенной от боли голове.
Возле посадочной, когда вагончик‚ дернувшись в последний раз,
наконец-то останавливается и немногочисленные пассажиры, утомив-
шиеся от недолгой, но муторной дороги, радостно галдя‚ уже топчутся
в тамбурах вагонах, я с трудом вскидываю свою драгоценную ношу на
плечи, выхожу на посадочную,, и чувствую – все. Моя ноша летит на
доски посадочной, а я мчусь что есть мочи к деревянному многоочко-
вому сортиру, стоящему от нее метрах в пятидесяти. Рывком откры-
ваю дощатую деревянную дверь, скидываю штаны и гусиным шагом
продолжаю движения к заветному круглому отверстию. А сзади гудит
деревянный пол! Я в полном изнеможении приклоняюсь к стенке –
успел! Из сортира я выхожу‚ слегка пошатываясь, глаза мои устремля-
113
ются на посадочную – слава Богу, мешок лежит там. Уже на подходе
к дому мой живот снова дает о себе знать, но это меня уже не страшит,
потому что туалетXто совсем рядом и потому что я начинаю понимать,
что обильная и жирная пища после многомесячного вынужденного
поста не пошла мне на пользу.
Соседи сажают картошку, и я прикидываю на глазок: закончат
только завтра к вечеру, значит, мне завтра лучше отдохнуть, а с по-
недельника у Валеры Гавеля останется картошка‚ и если он мне даст
что-то от нее, то я с нее и начну.
И действительно в понедельник, идя с работы, я вижу у калитки
худощавую фигуру своего соседа. Он подзывает меня рукой, и когда я
подхожу ближе, бросает мне:
– Пошли.
Домой я прихожу, уже держа в руках два ведра, заполненные до руб-
ца мелкой с длинными проросшими ростками картошкой. Беру в руки
лопату, длинную тонкую доску и приступаю к работе. Стоя на досочке,
выкапываю глубиной полштыка ямки на расстоянии в полметра друг
от друга. Вторым заходом укладываю в ямки клубни и перекладываю
доску. Снова выкапываю ямки, а земли хватит на целую грядку. Меня
это радует, поскольку непосажеными у меня остаются две с полови-
ной гряды, а картошки у меня около четырех ведер, то есть вполне
возможно, что и хватит. «А что если ее порезать пополам?» – вспы-
хивает в моей голове внезапная мысль. И действительно картошкой‚
порезанной пополам‚ я засаживаю оставшиеся грядки, и на еду мне
остается чуть более ведра. Поэтому я закатываю праздничный пир.
Жарю себе целую сковороду картошки и наедаюсь до отвала. Что еще
человеку надо для счастья? Правильно говорят люди – был бы жив,
а жизнь наладится.
* * *
«Сахар в бартерном дают!» – несется ликующий клич по поселку,
и граждане, с тележками с выпученными глазами спешат к магазину.
Я, идущий с обеда, застываю‚ как вкопанный‚ и, решив плюнуть
на работу, со всех ног бегу домой. На полдороге я вновь ззастываю,
поскольку моя головушка озадачивается внезапным, но поздним
вопросом – почему же я не занял сначала очередь в магазине? Резко
развернувшись на сто восемьдесят градусов, я пробегаю несколько ме-
тров в обратном направлении, вновь останавливаюсь, поскольку мне
кажется, что до домаXто бежать все-таки куда ближе. Таким образом,
покружившись на одном месте, я бегу к дому, а обратно спешу уже
с тележкой в руках.
114
В магазине я запихиваюсь в очередь всего лишь двадцатым и‚ об-
легченно выдохнув горячий воздух из груди, выхожу на улицу на
заслуженный перекур. После перекура я вновь встаю в очередь‚ и при-
сутствующие с нетерпением тянут меня вперед к продавцу, куда рвется
и моя душа.
– Вера, селедочки мне взвесь еще.
– Не больше трех килограмм в руки.
– Три‚ так три. А что, машина стиральная продается?
– Машина под запись.
– Ну, может, завтра зайду посмотреть, кому она нужна машина-то?
А машина нужна мне позарез, потому что я уже устал стирать свое
барахлишко руками на стиральной доске. И поэтому я разглядываю
стиральную машину издалека со скучающим видом – не дай Бог, эта
тетя увидит мой заинтересованный взгляд и решится на покупку.
В магазине вспыхивает ругань, так как оказывается, что тетя Маша
заняла очередь на своего соседа, а тот в свою очередь занял на свою
глубокоуважаемую им соседку. После короткой, но яростной перепал-
ки наглецы выдворяются из очереди‚ и несколько граждан, стоящих со
скучающим видом в сторонке у широких окон, покидают помещение
магазина.
– Вот, вот, и уходи. А то я не вижу, что тоже хотел сахарком раз-
житься на халяву.
– Да ладно вам, бабы…
– Степановна! Ты куда это заспешиласьXто?
– Муж с работы должен вернуться, покормить надо.
– Покорми, покорми. А потом приходи за сахаром и не забудь
занять очередь!
Когда подходит моя очередь, рубашка под рабочей курткой мокра
от пота, а руки трясутся, как после недельной пьянки.
– Фамилия?
– Югов.
– Цех?
– УЖД.
– Сахар?
– Сахар.
– Еще что?
– Сахар. Э-э-э-э, селедки три кило.
– Так, селедка. Еще что?
– Стиральную машину.
– Так, так, так, Югов. Хватит и на машину. После заберешь?
– Нет, сейчас! – обхватываю я «Фею-2» обеими руками.
115
Я гружу на свою тележку мешок с сахарным песком, сверху водру-
жаю коробку со стиральной машиной и трогаюсь в путь по широкой
выложенной плитами Лесной улице. А по деревянным мосточкам
меня обгоняют наши деповские работяги. Но занятые своими разго-
ворами они меня почему-то не замечают. Или просто делают вид‚ что
не замечают?
С появлением у меня бани и стиральной машины умопомрачи-
тельный процесс стирка белья превратился в веселое развлечение,
а мешок сахарного песка давал уверенность в том, что мне снова мож-
но спокойно ходить в лес за ягодами, не ломая голову, как сохранить
собранный лесной урожай.
* * *
– Кузнецу – привет, – протягивает мне руку Саша Букарев, щурясь
от утреннего летнего солнышка.
– Аккумуляторщику... – вручаю я свою ладонь в его широкую лапу.
– Новость слышал?
– Сообщай же.
– У Васи Дмитриева в гараже два новых электрика осваивают свои
кабинеты. Один будет работать у нас в депо, а второй там.
– Что за люди?
– А ты Мишу Земнягина не помнишь?
– Нет, не имел чести…
– Ну как же? Он раньше жил в Лойге, потом уехал с женой лет
двадцать назад, а сейчас вот вернулся. Но уже без жены.
– Здорово!
– Второй – Толик Бушковский. Пришел к нам с Нижнего склада.
– А вот Толика-то я знаю. Мы с ним на пятой площадке у Валеры
Хозиева баланы катали. Пойду-ка я поздороваюсь с ним.
Я снимаю замок с кузницы, мельком оглядываю ее и, удостове-
рившись, что все в порядке‚ иду по узким деревянным мосточкам
в сторону гаража. Гараж наш так же, как и депо, срублен из могу-
чих еловых бревен не так уж и давно. И бревна не почернели от
времени.
Тяжелая входная дверь гулко хлопает у меня за спиной, и я ока-
зываюсь в широком коридоре. Навстречу мне идет молодой механик
Вася Дмитриев. Одет, как и мы, в летнюю спецовочку, на ногах – лег-
кие полуботинки. Вася повыше меня ростом и‚ как его отец‚ широк
в кости.
– Василий, не подскажешь, где тут обосновался новый электрик
Толик Бушковский?
116
Вася останавливается, крепко жмет мне руку и кивает на широкую
распахнутую дверь.
– Там.
Я подхожу к двери, заглядываю в помещение и вижу знакомую
сухощавую фигуру, согнувшуюся над большим деревянным ящиком.
– Бушковский! – радостно рявкаю я‚ и Толик от неожиданности
подпрыгивает. Ого, огромные очки слетают с носа и летят в тот самый
ящик! Он поворачивается ко мне, хлопает глазами и подслеповато
щурится:
– Что-то я вас не…
– Здорово, Толик! – подхожу я ближе к нему‚ и его светлый лик
озаряется неподдельным счастьем:
– Володя! Ты здесь работаешь?
– Так точно, господин электрик.
Толик выуживает из ящика очки, протирает их огромным носовым
платком и водружает обратно на нос. Я обвожу взглядом помещение:
кругом хлам. Хлам на полу, на высоких стеллажах, на подоконнике
грязного в разводах окна.
– Что здесь было, Толик?
– Кладовка какая-то, как видишь.
Толик пододвигает свой ящик поближе ко мне‚ и мы начинаем
уютную доверительную беседу:
– Вася Дмитриев – нормальный мужик?
– Он у нас работает только с зимы, но ничего худого я о нем не
слышал.
– Это хорошо. А механик депо?
– Кургузкин? Мужик, что надо.
– Ты меня радуешь все больше и больше.
– Андрей Ипатов, старший диспетчер, тоже мужик, что надо. Ну,
а начальника УЖД Валентина Куприяновского, я думаю, ты знаешь
еще по Нижнему складу.
– ТыXто кем работаешь?
– Кузнецом.
– Да ты че! Значит, я с самим кузнецом беседую.
– Бушковский!
– Ладно, ладно, – улыбается Толик своей озорной улыбкой и под-
прыгивает с ящика:
– Мне тут надо прибираться, видишь‚ какой тут бардак.
– Понял, ухожу.
Несколько я знаю Толика, он‚ как живчик неугомонный‚ и на месте
сидеть не будет. Вот и сейчас, не успел я встать с любезно предло-
117
женного мне уютного сиденья, а он уже начинает набивать мусором
огромную бумажную коробку:
– Это – тебе. Это – опять тебе. А это что? Ого, пакетник. Это –
мне.
Я выхожу в коридор, наугад распахиваю дверь соседней комнаты
и вижу мужчину лет пятидесяти‚ сидящего на стуле возле длинно-
го от стены до стены верстака. Он поворачивает ко мне свое лицо
и поXдоброму улыбается:
– Знакомиться будем?
– Будем, – подхожу я к нему, – Володя, кузнец.
Он встает со стула:
– Земнягин Михаил. Можно просто Миша. Буду работать в депо
электриком.
– Толик Бушковский сказал, что ты раньше в Лойге жил?
– Было дело. Да ты присаживайся. Кузнецом давно работаешь?
– С полгода.
– А что так?
– До этого работал машинистом тепловоза, затем перешел в куз-
ницу.
Мы сидим с Михаилом в его уютном помещении и рассказываем
друг другу о себе, своей жизни, как будто бы знакомы уже давным-
давно.
Оказывается, что жена Вани Гусева, Валентина, является родной
сестрой Миши. Мама его живет здесь в поселке, и давно на пенсии.
В свое время Михаил женился здесь в Лойге, затем уехал в город.
Работал механиком на заводе и там заболел изобретательством.
Вначале внедрял свои новинки на производстве, собрал из металло-
лома маленький тракторок, о котором он рассказывает с большим
упоением.
– Миша, а пистолет можешь?
– Все могу, Вовчик. Вот огляжусь, обживусь‚ и мы с тобой начнем
творить такое!
– Какое, Миша?
– Плуги. Окучники, носилки.
– Миш, я как-то сомневаюсь, что я смогу сделать плуг своими
руками?
– Сделаешь. Я тебя научу.
– Слушай, у меня тут холодильник приказал долго жить.
– Зайдем после работы посмотрим.
И действительно, мы с Михаилом идем с посадочной ко мне до-
мой. У него через плечо старенькая сумка из кожзаменителя, а во рту
118
дымящаяся сигарета. Михаил оглядывает мое подворье и уважительно
качает головой:
– Порядок. А дома что? И дома порядок. Ну, где тут твой холодиль-
ник? Этот? Он что – твой ровесник? Шучу, шучу.
Михаил снимает полуботинки и в одних носках шлепает к холо-
дильнику. Включает вилку холодильника в розетку и вопрошает:
– Ты что же работать не хочешь? Заставим. Первым делом‚ пере-
ключатель, онXто‚ как правило‚ и закисает. И тут случается чудо: мой
старенький холодильник оживает и начинает радостно тарахтеть. Ми-
хаил, так и не успевший снять с плеча сумку с инструментом, гогочет:
– Ну, что я тебе говорил, Вовчик?
– Ой, Миша, спасибо. Да ты присядь, присядь. Я сейчас чайку
соображу.
За чаем мы с Мишей долго и оживленно обсуждаем дальнейшие
перспективы нашего сотрудничества в области плугостроения‚ и я
прихожу к выводу, что он знает‚ о чем говорит. И я загораюсь идеей
изготовить небольшой и легкий плужок, которым можно будет вспа-
хать по следующей весне мой огород.
– Миша, поверь, раньше далеко не все кузницы умели делать
плуги.
– Конечно.
– Почему?
– Умение сделать хороший плуг передавалось от отца к сыну. Ве-
сил такой плуг килограммов восемьдесят и служил много лет.
– И что же – вот я возьмусь и сделаю плуг, и он будет пахать?
– Может, будет, а может, и нет.
– Почему?
– Почвы разные и‚ значит‚ отвалы у плугов тоже разные. Одно
дело, когда пашет трактор на скорости тридцать километров в час,
а другое, когда пашут лошадью. Лошадь идет чуть быстрее пешехода.
Смекаешь?
– Нет.
– Дай лист бумаги, – распаляется Миша, – вот смотри это – отвал,
это – сошник, это – лемех. Если угол наклона сошника будет вот та-
ким, как пойдет плуг?
– Да хер его знает, как он пойдет.
– Вовчик, он будет зарываться в землю. Смекаешь? Чего молчишь?
– Смекаю.
– ТелевизорXто твой, как?
– То работает, то ломается. Как у всех. А ты что же и телевизоры
умеешь ремонтировать?
119
– И телевизоры, – хохочет утвердительно Миша Земнягин, – а те-
лемастера разве в поселке нет?
– Сейчас нет. А был тут один.
В начале восьмидесятых годов, когда у меня в очередной раз сломался
телевизор, я вышел на крылечко и закурил папироску. Проходящий мимо
нашей калитки один мой знакомый товарищ, увидев мою глубоко оза-
даченную физиономию, резко затормозил, поставил на попа тележку
с алюминиевой флягой и вопросил:
– Что так?
– Телик опять сломался.
– Лампы смотрел? – задал мне профессиональный вопрос товарищ.
– Смотрел. Все горят. А вот кинескоп потух.
– Сгорел, значит. Менять придется, – подвел он итог, – тут ка-
кой-то телемастер приехал ненашенский. Видела его моя половина на
Железнодорожной улице около часа назад.
Я быстренько сменил домашние тапки на парадно-выходные плетен-
ки, поскольку они всего больше подходили для июльской жары, и двинулся
в путь.
– Здорово, Коля!
– Здорово, коль не шутишь.
– Телемастера тут приезжего не видел?
– Не-а.
– Здравствуйте‚ тетя Маша!
– Ой, да ты чей? Что-то я на солнце-то и не вижу.
– Телемастера тут приезжего не видели?
– Была у Печинниковых. Сидит какой-то худющий мужик на летней
кухне. Может‚ он?
На летней кухне во дворе Коли Печинникова, моего одноклассника,
действительно сидел на табуретке за кухонным столом какой-то незна-
комый мне худой черноволосый мужичок и с большим аппетитом хлебал
наваристый супчик из огромной миски.
Я пожелал ему приятного аппетита и попросил представиться. Он‚
видя моя нетерпение, взял миску двумя руками, в несколько глотков допил
содержимое и протянул мне худую с крупными венами руку:
– Лева, телемастер. Меня тут Коля покормил. А если вы‚ мой юный
друг, не откажете мне в ночлеге – я буду просто счастлив.
Лева у меня на веранде собрал из двух сломанных «Рекордов» один, но
работающий‚ и удовлетворенно потер руки:
– На сегодня хватит. Ну что‚ Владимир, я заночую у тебя здесь?
– Ради Бога, Лева.
120
Вечером‚ сидя на крылечке и лениво отмахиваясь от полудохлых от
дневной жары комаров, мы с ним разговорились.
Родом он был из Москвы и работал, если мне сейчас не изменяет па-
мять, инженером на крупном заводе. И еще Лева был активным и непри-
миримым борцом с коммунистами. За это его несколько раз прятали от
глаз трудящихся в психушку, где прославленные и ныне здравствующие
и все там же работающие советские эскулапы потрудились над ним на
славу. Долечили его до первой группы, а уже поднадзорные органы опреде-
лили местом его постоянного проживания город Воркуту. На инвалидные
сорок рублей в Воркуте, где зимой мешок картошки стоит сто рублей, не
проживешь. Вот и катался Лева по нашим северным станциям в поисках
приработка.
Я заметил, когда Лева пытался что-то рассказать из своего прошло-
го, он тут же хватался за голову обеими руками и стонал от дикой боли.
Прожив несколько дней у меня на веранде и отремонтировав все сло-
манные телевизоры в нашем поселке, он уехал. Месяца три я его не видел.
А уже под зиму услышал за входной дверью его знакомый кашель:
– Владимир, я переночую у тебя на веранде?
– Ночуй, я тебе дам ватное одеяло.
На вопрос «где так долго пропадал?» Лева ответил, что на Седьмое
Ноября в городе Ярославле умудрился пробраться на праздничную три-
буну и оттуда стал читать антисоветские стихи. Естественно, Леву
с трибуны быстренько «попросили» и упрятали снова в психушку. На
следующее утро он попил у меня горячего чайку‚ и мы с ним простились.
Больше я его не видел.
– Давай, не будем о грустном, – машет рукой Миша Земнягин, –
ты лучше скажи, ты сам в прихожей вешалку вырезал?
Нет, – отвечаю я, – вырезал ее своими золотыми руками брат Толи-
ка Бушковского, Николай. Но это тоже невеселая история.
Как-то зимой у моего хорошего знакомого я увидел на стене шикарную
резную полочку.
– Да кто же это такое чудо сделал? – спросил я, не отводя от этой
полочки восторженных глаз.
– Коля Бушковский. А живет он в шестиквартирном бараке на Цен-
тральной улице аккурат возле бани.
– И дорого берет?
– Пять рублей.
В выходной день ближе к обеду я уже стучался в дощатую рассохшу-
юся дверь предпоследней квартиры. Хозяин, худощавый светлоглазый па-
рень, встретил меня в коридоре и широким радушным жестом пригласил
в гости. Снимая унты в прихожей‚ я беглым взглядом окинул небольшую
121
двухкомнатную квартиру: на кухне – широкий деревянный стол, пара
табуреток, длинная лавка‚ на которой стояли два оцинкованных ведра
с водой и рукомойник, приколоченный в углу.
– По делу?
– Полочка нужна.
– Проходи на кухню, присаживайся, – улыбнулся он, – как видишь,
только обживаюсь. Чай будешь?
Проходя на кухню, я увидел в соседней комнате железную кровать,
а в углу стопкой стояли разнокалиберные доски, судя по цвету, осиновые.
Пока мы пили чай, Коля показал мне несколько своих работ, от вида
которых я пришел в полный восторг:
– Ну надо же, чем же ты так режешь?
– Пинцетом.
– Работаешь где?
– На «щепе».
– А это у тебя как? Хобби?
– Сейчас хобби. А на зоне эти полочки кормили меня.
– Там и научился?
– Там научился.
– Сколько дали?
– Четыре года строгого.
За что посадили Колю, я, конечно, не спросил, потому, что это у нас
не принято. Захочет человек – расскажет сам.
Через неделю, вечерком я зашел к Николаю за полочкой. Она к моему
великому удовольствию оказалась готовой, я долго рассматривал ее
и восхищенно цокал языком. А потом спросил:
– Коля, а под книги вырежешь мне полочку?
– Вырежу, но придется подождать?
– Почему?
– Во-первых, у меня есть заказы, и их надо выполнить. Во-вторых,
для твоей полочки нужны уже более широкие доски, а их надо напилить
и‚ самое главное, грамотно высушить. Так что, заходи. И я стал время
от времени заходить в гости к Николаю.
Оказывается, в свое время он уехал из Лойги, женился, но в самый
разгар свадебного веселья его невеста на какое-то время куда-то исчезла,
и он, естественно, пошел ее искать. А нашел он ее на сеновале, заслышав
сладострастные стоны. Лица ее партнера он не разглядел, поскольку
там было темно и поскольку его будущий тесть, прибежавший на шум,
быстренько увел оттуда впавшего в прострацию Николая и быстренько
влил в него полтора стакана водки. Проснувшись утром, счастливый
жених так и не мог вспомнить, что это было – толи наяву, толи во сне.
122
Но жизнь семейная не заладилась с самого начала, потому что Николай
быстро понял, что тесть-то поил его в таком темпе все-таки не зря.
Отсидев свой срок, Коля вернулся на родину, устроился на работу
и получил жилье. На мой вопрос, почему же он не хочет купить себе ка-
кую-нибудь мебель, он пожимал плечами, улыбался и отвечал:
– Зачем? Мне и так хорошо.
А когда он улыбался, глаза его оставались грустнымиXгрустными. Чув-
ствовалась в нем какая-то надломленность и опустошенность. Будто
знал, что жить ему осталось всего ничего.
После того, как Коля изготовил мне красивейшую вешалку в прихо-
жую, в центре которой красовался огромный лосинный рог, я еще несколь-
ко раз заходил к нему, но дома его не застал. В последний раз, глянув на
закрытый навесной замок, висевший на двери его квартиры, я огорченно
плюнул в рыхлый мартовский снег, повернулся и встретился взглядом
с белыми глазами нашего местного дурачка Жени Пилицина. И глаза эти
почему-то беспокойно бегали из стороны в сторону.
– Тебе Колька нужен? – пролаял он мне.
– Ну да. А ты его не видел?
– Нет, – замахал он руками и забубнил что-то нечленораздельное.
Я знал, что этот Женя иногда заходит в гости к Коле Бушковскому,
и поэтому не придал этому никакого значения. А через несколько дней по
поселку пролетела новость – Коля Бушковский повесился. Из района, как
полагается, приехал следователь и выяснилось, что Коля умер не по своей
воле, а ему в этом помогли. Точно так же, как и одинокой пенсионерке,
жившей неподалеку, которая свела счеты с жизнью таким же образом,
но неделей раньше. И опять зашумели, зашушукались наши поселковые
бабы: это дело рук дурачка Жени. Женю‚ действительно‚ куда-то увезли‚
и я его больше не видел.
* * *
Утром я просыпаюсь‚ как всегда‚ в семь часов, а уже без десяти
минут восемь так же, как и все работники депо и экипажи‚ стоявших
на ремонте тепловозов, бодренько спрыгиваю с подножки вагончика
на насыпь УЖД.
– Марина, солнышко, здравствуй! – несется из-за моей спины
голос Леши Квача. Марина Понедельникова, наш новый диспетчер,
стоит на крылечке диспетчерской, прислонившись к косяку распах-
нутой двери и кого-то выглядывает. На ней узкая джинсовая юбка,
обтягивающая тугие бедра, на стройных ногах туфельки на невысоком
каблуке. Я по деревянным мосточкам подхожу ближе и бросаю взгляд
на ее лицо – действительно‚ красавица. Русые волосы, красивые свет-
123
ло-голубые глаза и правильные чисто русские черты лица. Она еще раз
пробегает глазами цепочку работяг и кричит Саше Букареву, чинно
следовавшему последним:
– Саша, а где Кургузкин?
– Я за него, – останавливается Саша и начинает привычно крутить
пуговицу на рабочей куртке.
– Сашка, я серьезно…
– Серьезней некуда, Мариночка.
– Марина, здравствуй!
– Ой, Лешка подожди ты, – отмахивается от него Марина. Саша
Букарев к этому времени приближается к диспетчеру вплотную и при-
давливает ее сверху тяжелым взглядом.
– Говори.
– Нулевой встал на ремонт. Ему нужны два новых аккумулятора.
– Кто сказал?
– Андрей Ипатов.
– Как появится, пусть зайдет в мой кабинет.
Марина широко открывает рот, еще шире распахивает глаза и за-
мирает. Подошедший к ней заступающий на смену диспетчер Нина
Пономарева смотрит на Марину, переводит взгляд на удаляющуюся
фигуру Саши Букарева:
– Он такой.
– Квачкин отстань, я сказала тебе‚ что весь порожняк пойдет на
Перевалку.
Я рысцой догоняю Сашу Букарева и елейным голосом вопрошаю:
– Шурик, а что‚ Кургузкин заболел?
– В отпуске.
– Я…
– Чего надо?
– Редуктор.
– Тот, что валяется в Электроцехе?
– Он.
– Забирай.
Вслед за Шуриком я захожу в Электроцех и выкатываю из дальнего
угла редуктор:
– А он…
– Один к двадцати пяти.
– Здорово.
– Зачем он тебе понадобился, старче?
– Хочу плуг сделать.
– Что?
124
Я с трудом поднимаю редуктор и, пыхтя‚ семеню к выходу. У куз-
ницы на высоком швеллере сидит Миша Земнягин. Завидев меня, он
хохочет:
– Уже!
– Уже.
Я ставлю редуктор на швеллер и открываю кузницу. Затем заношу
редуктор и плюхаю его на стол.
– Вовчик, мне нужна монтажка.
– Вон‚ посмотри в столе.
– Как раз. А это что? Гвоздодер? Из чего делал?
– Из гусеничного пальца танкетки.
– Танкетки?
– Да. Она стоит сломанная за дорогой в кустах.
– Вовчик, мне еще гвоздодер нужен.
– Забирай.
– И еще зубильце из клапана ты мне не сделаешь?
– Такое?
– Да, да‚ в самый раз, – радуется Миша Земнягин‚ и зубильце ны-
ряет в карман его рабочей куртки.
– Миш, а движок от стиральной машины потянет этот редуктор?
– Потянет.
– А плуг?
– Если мощность редуктора один к двадцати пяти, то потянет.
Довольный Миша покидает кузницу, а я, пошарив в столе, об-
наруживаю, что в запасе у меня больше нет пальцев от танкетки.
А монтажку и гвоздодер, что отдал Мишке, я же изготовил для себя,
любимого. Нет, так дело не пойдет. И я спешу в лес, где прячется
в кустах танкетка, которую год назад откуда-то притащил Андрей
Ипатов, намеревавшийся отремонтировать ее и пустить на личные
хозяйственные нужды. Корпус танкетки, окрашенный в зеленый
цвет и густо забрызганный прошлогодней засохшей грязью, почти не
видим из-за зеленой густой листвы. Где-то здесь я видел еще пальцы.
Нет. Или здесь? Вот они. Целых три штуки. Эти пальцы я убираю
подальше в стол и выхожу из кузницы. Из депо выкатывается Миша
Земнягин и сияет‚ как новенький начищенный самовар. В руке у него
новенький тестер:
– Дмитриев дал. Сказал, чтоб Кургузкину не показывал.
– Для него закон не писан.
Если писан, то не читан,
Если читан, то не понят.
Если понят, то не так.
125
– Это что?
– Это любимое изречение нашего преподавателя из ГСПТУ-4
города Великого Устюга по кличке Маэстро.
– А-а. Это ты здорово сказал. Главное – ни к селу, ни к огороду.
Пойдем-ка‚ Вовчик, я тебе кое-что покажу.
– Земнягин, это у тебя что? – подходит к нам Толик Бушковский.
Миша быстренько прячет коробку с тестером под куртку:
– Мама обед приготовила.
Толик снимает свои огромные очки, протирает их платочком и гар-
кает:
– Покажи!
– Что покажи? Что покажи, – начинает суетиться Миша, – сказал,
же, мама…
Толик вдруг делает рывок вперед и хватает обеими руками выпира-
ющую из-под куртки коробку с «маминым завтраком»:
– Тестер?!
– Да, да, тестер! – признается Миша.
– А мне?!
– А ты не из нашего муравейника. Пошли, Вовчик. – Мы идем
с Мишей к автогаражу‚ у крыльца справа я вижу плуг. Тяжелый, мощ-
ный и огромный. Мишка приседает возле него на корточки и трогает
его рукой:
– Это что‚ Вовчик?
– Это – лемех.
– Ошибаешься, это – отвал. А вот это – лемех. Видишь, он при-
кручен на болты, чтобы можно было его снять, заменить, выправить
или заточить. Понял?
– Понял.
– Это – полевая доска, здесь должен быть сошник, но его здесь
нет, потому что это – плуг тракторный.
Я присаживаюсь рядом с Мишей на корточки и выслушиваю его
теоретический курс.
– Ну, что, запомнил?
– Вроде‚ запомнил. Знаешь что‚ Михаил, я сейчас сбегаю в куз-
ницу, возьму линейку, карандаш и сниму размеры. Так-то оно будет
лучше – по нашему-то, поXпростому.
Через пару минут я уже кручусь у плуга. Зарисовываю его отдель-
ные составляющие, проставляю размеры. Не забываю указать при
этом толщину стали и углы соединений. Потом я до обеда зани-
маюсь кузничными делами, правлю изорванные и изогнутые тяги
и подвески провалившегося в уширение на усу тепловоза ТУ-6А.
126
А с обеда я иду в тупик, где стоит тепловоз ТУ-7 № 5, на котором
я отработал много лет и который в последний раз заглушил в этом
тупике.
Сколько же мы не виделись, родной мой? Года два я к тебе не
подходил. Дай-ка‚ я тебя обниму. Какой ты теплый на ласковом
летнем солнышке.
Сколько же мы с тобой вместе пережили, сколько леса вывезли
за те годы?
Молчит моя «Пятерочка». Словно и не живая.
Стекла кабины выдраны у нее все до единого. Инструментальный
ящик зияет снятыми дверцами. На полу кабины разбросан какой-то
хлам. Я спрыгиваю с подножки и обхожу тепловоз. Компрессоры сняты,
движок разобран почти до половины, труб ни водяных, ни масляных тоже
нет – все поснимали.
Я залезаю на панель и снимаю с петель одну из трех оставшихся две-
рей капота. Так, толщина где-то миллиметра два с половиной. Как раз
то, что мне надо для отвала и полевой доски.
Ну, до свидания, «Пятерочка» Еще свидимся.
Работая машинистом тепловоза, я трижды попадал в жуткие ава-
рии, из которых умудрился выбраться без единой царапины. Первая –
когда я работал еще на ТУ-4 № 35 и ночью врезался с десятью груже-
ными сцепами на крюке в груженый состав Володи Никитинского,
уснувшего за баранкой. Эта история достаточно подробно описана
мной в предыдущей книге «Душа хранит», и повторяться, я думаю,
нет нужды. Второй – это когда я уже работал на ТУ-7 № 5 и ночью
на разрезанном стрелочном перерыве улетел за габарит вместе с по-
рожняком.
А третья…
В тот день «Пятерка» работала на вывозке балласта. А на балласте
машинисты тепловозов работают, как правило, без кондукторов. То
есть два дня – рабочие, а третий – выходной. Я уже и не помню, по ка-
кой такой причине я работал с кондуктором, толи Витя Григорьев или
Гриша Купчук был в отпуске.
Первой в Сулонгском карьере загрузилась «Четверка» и‚ заняв пере-
гон, шлепала вперед потихоньку, давая возможность мне в свою очередь
загрузить платформы песком и догнать их. Выгружаться нам предсто-
яло на тридцать четвертом километре «Пятой» ветки, и поэтому на
ближайшем стрелочном переводе, а точнее‚ на сулонгком усу мы сфор-
мировали наши платформы в один состав, сзади прицепили платформу
и тракторок и двинулись дальше. «Четверка» шла в голове состава,
а «Пятерка» в хвосте.
127
После выгрузки мой мощный тепловоз повел все шестнадцать выг-
руженных платформ. Кондуктор мой, следовавший с лопатой за трак-
торком, во время выгрузки остался в «Четверке». Перед Сулонгской
стрелкой я на всякий случай сбавил скорость, потому что у некоторых
наших и сулонгских машинистов имеется привычка заезжать на ус,
а стрелку за собой не закрывать. И правильно сделал – стрелка дей-
ствительно была не закрыта. Я‚ как водится в таких случаях, выдал
вслед им солидную порцию многоэтажного забористого мата и начал
притормаживать.
Когда до стрелочного перевода оставалось около десятка метров, я
оглянулся назад и увидел летящую на насыпь буксу. В моей голове проне-
слось: «Чья? Моя?»‚ раздался какой-то треск у меня под ногами, кабина
тепловоза ушла из-под ног. То есть она резко провалилась вниз, тепловоз
накренился в сторону‚ и я тут же резко «ударил по тормозам». Тяжелый
состав протащил тепловоз еще пару метров вперед и встал.
Я заглушил двигатель и спрыгнул с подножки на насыпь. И взору мое-
му явилась следующая картина: рама задней каретки, находящаяся под
кабиной тепловоза, развалилась на две части почти посередине. Ноги мои
вмиг ослабли, и я обессилено спустился на теплый, разогретый летним
солнцем песок и просидел совершенно неподвижно несколько минут. И в
течение этих нескольких минут я совершенно отчетливо осознал, что
тот экипаж Сулонгского тепловоза, не закрывший за собой стрелку на
ус, по причине банальной лени, спас мне жизнь. Если бы рама каретки
развалилась на скорости даже километров двенадцать в час, то послед-
ствия даже странно себе представить. А если бы, как обычно, сорок?
В кабине запищала радиостанция‚ и послышался голос водителя ТУ-7
№ 4 Виктора Горелкина, или попросту Дорофеича:
– Володька, что-то со стрелкой? Чего молчишь? Володька… – Я
забрался в кабину и рванул трубку радиостанции из гнезда.
– Дорофеич!
– Слушаю, Володька.
– У меня… рама каретки… того… развалилась.
– Чего, чего? Какая рама?
– Дорофеич, у задней каретки тепловоза лопнула рама вдоль.
– Рама, говоришь‚ Володька? – удивленно переспросил Дорофеич
и замолчал.
– Дорофеич, что он там несет? Как это может лопнуть рама? –
раздался приглушенный голос его напарника Саши Катышева.
– Погодь, погодь Саша, Володька!
– Да.
– Тепловоз-то твой, я вижу, стоит. Сейчас мы подойдем.
128
– Стоит. Только накренился.
– «Пятерка»‚ ответь, – перебила Дорофеича диспетчер Люся Кон-
дратьева.
– Слушаю, Люся.
– Вовка, что у тебя там случилось?
– Рама задней каретки тепловоза развалилась на две части.
– Это надолго?
– Не знаю, Люся. Сейчас подойдут с «Четверки» мужики и решим.
Минут через десять высокий и худощавый Дорофеич и маленький
и кругленький Саша Катышев сидели на корточках возле моего тепловоза
и сокрушенно качали головами. И после короткой, но бурной дискуссии
Дорофеич вызвал диспетчера на связь:
– Так, Люся, у «Пятерки» лопнула рама каретки…
– Загоскин сказал, что такого не бывает.
– Люська, ты еще меня раз перебьешь, я скажу тебе, что у тебя
кривые ноги…
– Что?!
– В общем, нужен челюстник и каретка. Время два часа дня. Дорого
перекрыта, Сулонгский ус тоже перекрыт.
– Решайте, – заявил Дорофеич, с треском всадил в гнездо трубку
радиостанции и повернулся ко мне:
– А если бы ты‚ Володька‚ перед стрелкой не стал притормаживать,
то тебя закидало бы платформами по самое некуда.
– Как пить дать, – подтвердил его слова Саша Катышев.
Только к семи часам вечера при помощи челюстного погрузчика
и «Пятьдесятипятки» Володи Бескурова заменили каретку под «Пятер-
кой»‚ и дорога на перегоне Тридцатая Перевалка вновь стала свободной.
И ведь для чего-то берег меня наш Господь Бог!
* * *
С появлением в бартерном магазине более менее сносного ассорти-
мента продуктов питания, проблемы, связанные с добыванием хлеба
насущного, как-то постепенно отошли на второй план и я, всецело
отдаляя изготовлению плужка и лебедки к нему‚ у Васи Дмитриева
выклянчил хороший тросик диаметром шесть миллиметров и длиной
метров в двадцать. На входной вал редуктора подогнал шкив под ре-
мень, а на выходной – барабан под тросик.
Поскольку этот редуктор, являющийся ранее частью электротали,
имел при себе четыре стальных колесика, при помощи которых она
ходила по монорельсу, закрепленному на болтах депо, то и лебедку я
решил конструировать по такому же принципу. То есть предполага-
129
лось, что в конце грядок я вкопаю по две укороченные деревянные
шпалы, пришью к ним рельсы соответствующей длины, и по ним
будет перемещаться моя чудоXлебедка.
У депо я подобрал двухметровый отрезок рельса Р-18, при помощи
станционного тепловоза доставил его на посадочную, а далее до дому
– на своей телеге. На этой же тележке вечерком я привез с пилорам
Нижнего склада две почти новенькие шпалы, распилил их пополам
своей «Дружбой» и сложил в дровеннике подальше от солнечных
лучей. Принести домой с десяток мощных пучинных костылей мне
не составило совершенно никакого труда, а изготовить дорожный
молоток – это уж сам Господь Бог велел.
И так часть работы, то есть монорельс, была почти готова. Около
недели я провозился с лебедкой: то переделывал крепление электрод-
вигателя, то заменял шкив, показавшийся мне не очень надежным,
на выточенный точно по размерам нашим безотказным токарем Ни-
колаем. В общем‚ где-то к концу июня лебедка была готова. И возле
кузницы мы с Мишей Земнягиным ее испытали. И к моему дикому
восторгу, она‚ родимая, потащила меня по пыльной дороге довольно-
таки легко.
– Хорош! – ору я, проехав на пятках около трех метров и оставив
за собой две глубокие борозды.
– Я же говорил, будет пахать! – радостно и счастливо вторит мне
в ответ Миша Земнягин, выключив электродвигатель.
А в настежь распахнутой двери депо стоят плечом к плечу Саша
Букарев и Шура Матанин и недоуменно переглядываются:
– Ум то есть?
– Нету.
Миша довольно потирает руки и‚ лучезарно улыбаясь, почему-то
шепчет мне в ухо:
– А сейчас пойдем к Бушковскому, мне надо у него кое-чего сты-
рить.
– Стырить?
– Ну да, автомат. Он же так не даст.
– Зачем тебе автомат, Михайлушко?
– В баню.
– Ну а яX то тут причем?
– Ты ему будешь зубы заговаривать.
– Пошли.
Когда я распахиваю широкую массивную дверь личного кабинета
Толика, густо обляпанную мазутными пятернями работников гаража,
мои глаза округляются до размеров советского юбилейного рубля
130
– комната сияет чистотой, а бывшего бардака нет и в помине. Все
аккуратно сложено, упорядочено и расставлено.
– Ну, Толик, ты даешь!
– О, заходите, гости дорогие. С чем пожаловали?
– Толик, хвалю! – изумленно гаркаю я и долго и тщательно трясу
его руку, – Как сам? Как жена? Как твои козы?
Толик, несколько смущенный подобным вниманием скромненько
прячет глаза, не забывая при этом зорко поглядывать на Мишу Зем-
нягина, уже запустившего свои шаловливые ручки в один из ящиков:
– Земнягин!
– Толик, дай мне этот автомат.
– Не дам!
– А этот?
– Я хожу, бегаю, ползаю везде и всюду, снимаю бэушные пакетни-
ки, автоматы и рубильники, тащу сюда в поте лица, чтобы тебе отдать?
– Ну ладно, ладно, подавись ты своими пакетниками, автомата-
ми и рубильниками! – обиженно шмыгает носом Миша и швыряет
понравившийся и нужный ему автоматический выключатель обратно
в ящик:
– Пошли отсюда, Вовчик.
В коридоре он достает из широких штанин почти новенький авто-
мат и подбрасывает его на ладони:
– Учись‚ студент.
Первый свой плужок, сваренный всего из двух деталей: отвала
и полевой доски и получившийся столь неказистым‚ я даже не стал
никому показывать, а зашвырнул его за автодорогу подальше. А вот
идея изготовить его всего из двух деталей мне пришлась по душе.
Отвал я вырубаю из лица стали толщиной два с половиной милли-
метра, подравниваю его грани на электрическом точиле и загибаю на
перевернутой тормозной колодке при помощи ручника. Из тонкой
автомобильной рессоры отрезаю электросваркой полоску шириной
около полутора сантиметров и опять же на точиле выравниваю ее
в брусок, а нижнюю часть затачиваю под углом.
Это будет у меня лемех. И к отвалу я просто приварю его электрос-
варкой. На тракторном плуге лемех закреплен при помощи болтов,
чтобы его, когда затупиться, можно было снять и заточить по новой.
Но мне это совершенно ни к чему. Мой лемех, изготовленный из про-
чной рессоры, будет работать только на моем огороде, где земля доста-
точно рыхлая, а уж камней и прочих неожиданносетй нет и в помине.
Полевую доску я также вырубаю из листа железа точно такой же
толщины, но форму она у меня имеет довольно необычную – внизу
131
полоса длиной около двадцати пяти сантиметров и шириной около
десяти. Далее она поднимается вверх на высоту отвала с шириной
вверху сантиметров пять, постепенно и овально расширяющаяся
к низу. Нижнюю полоску ровно посередине я загибаю на струбцине
на угол девяносто градусов и подгоняю к отвалу опять же на точиле.
Для сошника находится труба диаметром двадцать четыре милли-
метра, и я долго примеряю ее и соображаю, как бы ее половчее при-
варить к плугу. Сделать прямую стойку? Можно, но зачем? Не лучше
ли будет, если я конец этой трубы загну на холодную на трубогибе?
Пожалуй, да, Лишние детали, лишняя работа, а самое главное –
лишний вес мне совершенно ни к чему. Так я и поступаю. Почти
готовый сошник, загнутый с одного конца по внутреннему радиусу
плуга, я опять подгоняю до нужных размеров. Что же мне остается?
Загнуть продушину, к которой будет крепиться трос лебедки и изго-
товить ручки из газовой трубы. Как же я их закреплю на плуге? О!
Идея! Приварю к сошнику.
А тем временем в лесу появляются первые грибочки‚ и я в обеден-
ный перерыв, наскоро перехватив чем Бог послал, бегу в лес.
За нашим депо есть большой пруд. Появился он там, когда там стро-
или насыпь под автодорогу. Два мощных бульдозера трудились денно
и нощно, и в результате появилась в низине настоящая плотина, посколь-
ку о ручье, пересохшем по случаю лета, никто не подумал. Когда грянула
весна, этот ручеек зажурчал талой водичкой, быстренько затопил
образовавшуюся котловину, и плотину эту снесло к едрене фене.
Осенью ее опять засыпали, закопали и заровняли, чтобы лесовозы
везли свой лес с дальних делянок на Нижний склад. А весной все повтори-
лось. Лет через пять все-таки додумались и вкопали в насыпь огромную
стальную трубу, и проблема была решена.
Этот драгоценный опыт, обильно политый потом и густо пересыпан-
ный лютым матом, было решено использовать на речке под названием
Березовец, пересекающей нашу УЖД на двадцать втором километре
«Пятой» ветки, когда ветхий деревянный мост пришел в полную негод-
ность. Его быстренько растащили, что называется‚ по бревнышкам,
плюхнули в русло пересохшей речки еще более огромную трубу и быстрень-
ко соорудили поверху еще более высокую и более мощную плотину. По
верху положили шпалы и рельсы‚ и повезли по ней Лойгинские тепловозы
груженые Сулонгским, Айгинским и Вощарским лесом тяжелые сцепы.
– Давно бы так! – радовались экипажи тепловозов, – А то все боя-
лись, не дай Бог‚ сцеп упадет на мосту и разделает его, как Бог черепаху.
– Лафа наступила тепловозникам, – качали головами молоденькие
хорошенькие дорожницы, стоящие поодаль со штопками в руках, – с де-
132
сятью сцепами летают на подъем‚ как реактивный самолет. Деньжищи-
то теперь, поди некуда девать.
Но все повторилось и здесь, как в сказке про белого бычка, – грянула
весна, забурлила речка Березовец талой водой и снесла эту новенькую
насыпь тоже к едрене фене.
За водоемом большая поляна, которую всю свою жизнь любила
моя мама, как родную. На этой поляне она собирала душистую
землянику, в песочке за ручьем – сочную чернику, а в березняке
за поляной – подберезовики и подосиновики, кого называют у нас
по-простому, боровики и обабки. На краю поляны она любила от-
дыхать после в тени молодых разлапистых сосен. Помнишь ли ты
ее, поляна?
В течении часа мне удается насобирать крепеньких боровичков
и молоденьких обабков аж на целую грибовницу‚ и я довольный
и слегка уставший спешу обратно в свою кузницу. Сегодня вечером я
обязательно сварю себе свежую грибовницу, поскольку у меня оста-
лось еще несколько картошин.
Недавно нам всем дали под запись по мешку риса и по мешку
гречки, что само по себе очень даже не плохо. А если учесть то, что
можно уже будет подкапывать свою свежую картошку, которая стоит
у меня в огороде ровными пусть еще маленькими кустиками, то жить,
конечно же, можно.
Возле депо в курилке, несмотря на рабочее время, сидит веселая
гоп-компания. Громкие возгласы и жеребячий гогот слышны даже
у кузницы. Я заталкиваю пакет с грибами в столик и спешу присое-
диниться к отдыхающим. Саша Букарев рассказывает какую-то исто-
рию, а Миша Земнягин и Толик Бушковский то и дело прерывают его
повествование дружным радостным гоготом:
– Что за шум? Почему не работаем?
– Присаживайся, кузнец. Вот посвящаю молодых работников на-
шей доблестной УЖД, так сказать, в историю. Тебе не рассказывали,
как Костя Сумский заявился среди ночи в автогараж с топором в руке?
Нет? Слушай.
– У Костьки в зимнюю студеную ночь в двенадцати километрах от
поселка сломался МАЗ и, как всегда бывает в подобных случаях, радио-
станция в тот день у него тоже была сломана. В общем, как в пословице,
если не повезет, то и на родной сестре триппер схватишь. Посидев в ка-
бине около часа, пока она еще хранила тепло в надежде, что на зимнике
появится какой-нибудь лесовоз и заберет его с собой, Костя начал замер-
зать. Вместе с теплом, испарявшимся сквозь щели, испарилась у Кости
и надежда на чудесное спасение.
133
Он набрал полведерка дизтоплива и засветил «вечный факелок»‚
сооруженный из куска стальной проволоки и асбестового шнура. А за
пояс Костя засунул топор, потому что ему предстояло идти по зимнику
одному целых двенадцать километров и потому что в тайге водились
в немалом количестве голодные серые волки. И вот в таком виде двинулся
в путь.
В пути этот факелок достаточно хорошо освещал дорогу и также
усердно чадил, то и дело окутывая одинокого путника черным вонючим
смрадом.
Через два часа, прибыв к пункту конечного назначения, то есть к род-
ному гаражу, Костя затушил факелок в снегу, бросил его еще дымящийся
в ведро и открыл входную дверь гаража.
Ночной сторож Дина Квач, немолодая, но хорошенькая женщина,
заслышав грохот захлопнувшейся двери, вышла из своего теплого заку-
точка на шум, увидела незваного ночного гостя и… потеряла дар речи.
Костя же, поставил ведерко с дизтопливом и факелком на пол, прислонил
к стене топор и крайне изумленный реакцией сторожихи на его появление
подошел к ней:
– Динка, ты че?
Заслышав знакомый голос, Дина Квач тут же пришла в себя и начала
дико хохотать, то и дело показывая на лицо Кости пальцем. Просмеяв-
шись, она взяла его за рукав и провела в свой родной закуток, где на стене
висело маленькое зеркальце. Когда Костя глянул в него, то ему тоже
поплохело, потому что он увидел там свой портрет, где его новенькая
черная фуфайка, черная вязаная шапочка и лицо были одного цвета.
– А про Колю Сумарокова слышал байку?
– Слышал.
– Ну, пусть молодежь послушает.
Коля Сумароков, оператор сучкорезки, работавший на дальней зимней
делянке и пропустивший по случаю получки стопочку водки за воротник,
потерявши бдительность и сноровку, грохнул стрелой по штабелю так,
что от нее, как говорят в народе, остались рожки да ножки. Мастер
участка, прибывший на место чрезвычайного происшествия, сразу все
понял и сказал Коле слова вещие:
– Идиот! А теперь гони свой агрегат своим ходом по зимнику в посе-
лок. Это можно отремонтировать только в гараже.
И Коля в надежде добраться до поселка засветло двинулся в путь.
Поселок наш стоит возле железной дороги‚ и все сообщения с внешним
миром только через нее, любимую. Это летом. А вот зимой, когда начи-
налась вывозка леса по автодороге из дальних лесопунктов: Сулонгского,
Айгинского и Вощарского, расположенных аж в Вологодской губернии, от
134
них уже можно было добраться на автомобиле по круговой аж до нашего
районного центра под названием Октябрьский. Где находились предста-
вители всех ветвей советской власти, в том числе и ГАИ.
И вот эти гаишники в целях выполнения и перевыполнения плана пару
раз за зиму объявлялись на зимниках нашего лойгинского леспромхоза
в надежде на легкую и изобильную добычу. По первости им это удавалось,
поскольку любой лесовоз, собранный водителями из бэушного старья,
можно было останавливать и снимать с него номера, даже не утруждая
себя осмотром автомобиля.
Но со временем на лесовозы поставили радиостанции, и лафа у га-
ишников кончилась. Первый же попавшийся им водитель вырывал
из гнезда трубку радиостанции и сообщал всем близ находившимся
МАЗам о появлении супостатов. Эта весть от лесовоза к лесовозу
летела по автодороге‚ и она через какой-то час пустела. То есть
водители загоняли своих железных коней в дальние, труднопроходи-
мые тупички и делянки за густые кроны заснеженных елей. Это было
в порядке вещей.
Но у Коли Сумарокова в сучкорезе радиостанции отродясь не бывало,
и поэтому он потихонечку пилил в сторону дома. Когда хмель выходил
из головы, Коля останавливал своего железного коня, доставал из сумки
заветный термосок и наливал из него очередную стопочку:
– Ну, будем, Николай.
Затем слегка закусывал, тщательно закручивал крышку термоса
и продолжал движение. Двигавшийся ему навстречу УАЗ Коля заприме-
тил еще издали, но не придал этому никакого значения – мало ли тут
шастает всяких придурков. Но в метрах пятидесяти этот встречный
автомобиль, выкрашенный в сине-белый цвет, вдруг развернулся поперек
дороги и замер. А из него попрыгали на плотный снежок настоящие га-
ишники, и в руке у одного была даже полосатая палка.
– Допился! – похолодел Коля, – глюки начались. Но свою сучкорезку
остановил на всякий случай. Гаишники подошли поближе и жестами
потребовали, чтобы Коля покинул свою теплую уютную кабинку. Когда
он предстал пред их ясными очами, они потребовали от него еще и права.
– Вы, что мужики, ох… ли?!– изумился Николай. – Зачем мне в лесу
праваXто?
Тогда стоявший к нему поближе служитель закона, очевидно уло-
вивший тянувшийся от Коли свежачок, как добрый волшебник, извлек
казалось бы ниоткуда какуюXто трубку и сунул ее Коле под самый нос:
– А ну, дыхни!
Коля вмиг понял, что за управление транспортным средством в не-
трезвом виде он может пострадать, поскольку гаишники обязательно
135
настучат на него начальству, а начальство в свою очередь обязательно
отреагирует на поступивший сигнал и лишит его премии процентов на
десять.
– Сейчас, сейчас мужики, – забормотал Коля, – у меня что-то дви-
жок застучал.
– Какой такой еще движок?
Но Коля, несмотря на их возражения, приподнял капотину, приот-
крыл краник на топливопроводе и… присосался к нему. Затем он демон-
стративно прополоскал дизтопливом рот, выплюнул его остатки в снег
им под ноги и‚ глядя в их светлые очи, спокойно сказал:
– Давайте вашу трубку. Так уж быть – дыхну.
Но гаишники уже дружно пятились от него с широко открытыми
ртами. Так же молча, они забрались обратно в свой бело-голубой УАЗ
и он, взревев мощным двигателем, рванул вперед. А Коля, еще долго хо-
хотал, глядя им вслед.
– Так, господин заместитель механика, а почему в рабочее время
смех и посиделки?
– А потому, господин кузнец, что Валентин Куприяновский в от-
пуске, а Андрей Ипатов строит мост на Уфтюге.
– Понятно.
– Слушай, Земнягин, а ты у меня маленький автомат не прихватил
в карман случайно, – вперивается тяжелым взглядом Толик Бушков-
ский в Мишины кристально чистые глаза.
– Что? Да как ты мог такое подумать, Бушковский?! – подпрыги-
вает с лавки Миша Земнягин, – Это яXто? Который…
– Ладно, ладно, – поднимает руку Толик, – я ж пошутил.
– Шурик Букарев смотрит на Толика стальными глазами:
– Ты так‚ Толик‚ больше не шути с моим подчиненным. И лицо
сделай попроще – люди будут подходить.
Миша Земнягин враз успокаивается и поворачивается ко мне:
– Пойдем, Вовчик, приваришь мне одну маленькую железку.
В сварочном цехе я включаю сварочный аппарат, беру в руки дер-
жак и маску:
– Клади.
Миша кладет на сварочный стол какие-то две маленькие стальные
детальки и совмещает их:
– Вот так.
– Что это?
– Курок.
– Курок?
– Ну да. Пистолет делаю под мелкокалиберный патрон.
136
– На хрена он тебе?
– Ворон буду стрелять. Вари‚ давай.
* * *
Возле кузницы высится огромная фигура нашего старшего ди-
спетчера Андрея Ипатова. Он что-то говорит группе молодых парней
в количестве четырех душ‚ и они его внимательно слушают. Взоры их
печальны, на лицах – следы недавней попойки.
– Ну какую я вам дам работу? – слышу я его возмущенный глас.
В ответ слышится какое-то дружное роптанье и неуверенные жесты
руками и даже ногами. Я подхожу ближе и с диким недоумением раз-
глядываю всю компанию. Среди них узнаю Сашу Тукова, бывшего
мужа моей двоюродной сестры Ирины. Жили они у нас по соседству,
и почему Ирина с детьми ушла жить к матери, я, честно говоря, так
и не понял. Обе стороны с большей долей эмоций приводили аргу-
менты в свою пользу, которые, на мой сугубо личный взгляд, были
малоубедительными. Точным было одно – Саша этого развода не хо-
тел и не желал. После того, как Ира покинула семейный очаг, и ее муж
перестал считаться нашим официальным родственником, наверное‚
одна моя мама не жалела признавать свершившегося факта и общалась
с Шуриком‚ как и прежде‚ по-добрососедски.
Я подхожу ближе и недоуменно открываю рот.
Андрей Ипатов‚ заметив мою красноречивую мимику, поясняет:
– Штрафники. Позавчера на усу нажрались и нахулиганили. Что-
бы не колотить костыли, согласны на любую работу в подсобном
хозяйстве УЖД.
– Да ладно‚ Андрюха, с кем не бывает…
– Яблочко, затихни.
«Яблочко» – это кличка, данная Саше Тукову за неуемную подвиж-
ность и малый рост.
– Так, кузнец, в твоем хозяйстве есть проблемы?
– Есть. Крышу надо перекрыть.
– Течет?
– Течет.
– Еще что?
– Сарай нужен под уголь.
– Еще?
– Отопление надо бы отремонтировать.
– Отоплением займется Букарев. Я ему скажу. А вы‚ мои ненагляд-
ные‚ займетесь крышей и сараем. Вопросы?
– Инструмент нужен.
137
– С этим к кузнецу. Еще что?
– Рукавицы…
– Выдам.
– Сейчас….
– Сейчас пойдете на Подвижной, оттуда с Бескуровым на тракторе
на пилораму за доской и брусом. Я договорюсь.
Вся компания удаляется в сторону депо, а минут через десять из
депо появляется другая компания в лице Саши Букарева‚ тащившего
за рукав упирающегося и нещадно матерившегося сварщика Шуру
Матанина:
– Я сказал, отцепись! Я…
– Заткнись!
Шурик яростно рвется из могучих рук Саши и тот, потеряв всяче-
ское терпение‚ резко останавливается и рывком разворачивает свар-
щика лицом к себе:
– В рыло хочешь?!
– Что?! Да не буду я ничего смотреть в этой кузнице!
Я спешу на подмогу Саше Букареву:
– Ты у нас кто? Сварщик или балалайка?
– Что?
Уже вдвоем мы доставляет Шурика к месту работы, то есть в куз-
ницу, где я показываю ему две трубы, лопнувшие по сварочным швам.
Шурик сразу успокаивается и становится серьезным и деловитым:
– Кабеля нужны добавочные.
– Дам.
– Рукавицы новые.
– Дам.
– Помощник нужен, трубы отжать от стенки, поддержать.
– Кузнец поможет?
– Истинно так.
– И что – всего варить в двух местах?
– Да, – отвечаю я Шурику, – я тут все трубы пролез с фонариком,
вроде‚ больше нет ничего.
До обеда мы занимаемся с Шурой Матаниным отоплением, а во
второй половине дня я слышу яростный рев двигателя «пятьдесяти-
пятки» Валеры Бескурова. Он подъезжает к кузнице, резко останав-
ливается и спрыгивает на землю:
– Куда сгружать?
На щите у него огромная пачка из бруса и доски сороковки впере-
межку с двадцаткой.
– Вот сюда, Володя.
138
Володя снова втискивается в маленькую кабинку своего железного
коня, резко разворачивается, сдает назад, опускает щит‚ и груз летит
на землю.
– Володя, а где штрафники?
Володя выразительно щелкает себя пальцем по горлу, смеется
и кричит мне:
– Сегодня не жди.
– Понял, ваше высокосковородное.
Следующий день начинается почти как предыдущий: бригада
штрафников в полном составе и с такими же помятыми лицами стоит
у кузницы и тихо о чем-то совещается. Вот она наконец-то приходит
к единодушному мнению‚ и один товарищ шустренько трусит к стоя-
щему мотоциклу «Восход», заводит его и улыбается своим товарищам
печальной улыбкой смертника.
– Не ссы, Андрюха, где наша не пропадала!
– Однова живем!
Андрюха уносится по высохшей пыльной автодороге прочь, а про-
вожающие еще долго стоят и с надеждой смотрят ему вслед. Где-то
через час я слышу знакомый трест мотоцикла, выхожу из кузницы
и вижу‚ как тепло и радостно встречают ребята своего гонца:
– НадоXде, дала?!
– Я же говорил, я же говорил!
Они изымают из его белых рук тяжелую сумку, и вся компания рас-
творяется в кустах за кузницей. Вылезают они оттуда только к концу
рабочего дня, тепло прощаются со мной и пускаются в путь все по той
же автодороге, шатаясь во все стороны, то и дело падая в густую белую
пыль. Про мотоцикл, сиротливо стоящий у дверей кочегарки, никто
из них не вспоминает.
Их следующий рабочий день начинается‚ как предыдущий и за-
канчивается почти точно также. А мы за это время с Сашей Букаре-
вым закачиваем воду в систему и проверяем качество проделанных
сварочных работ в кузнице. К нашему общему восторгу трубы держат
холодную водичку надежно.
– Шурик, где ж ты этому научилсяXто?
– Что значит, где? Это моя обязанность.
– Не понял.
– Я обслуживаю насос, шланги, чищу пруд и получаю за это зар-
плату.
– А еще что?
– Пожарный поезд на мне. Весной заливаю воду в бочку при по-
мощи этого насоса. Вон‚ видишь, стоит он в тупике.
139
– Вижу.
– И что ты видишь?
– Десятитонная цистерна и деревянный вагончик.
– Смотри-ка ты, какой глазастый. В этом вагончике – пожарные
шланги, бранспойды и волговский двигатель.
– Так ты еще и пожарник?
– Не пожарник, а пожарный. Пожарник – это тот, кто поджигает,
а пожарный – тот, кто тушит. Как ты думаешь, твои мушкетеры будут
завтра работать?
– Это мне неведомо.
– Ты им скажи, что Андрей Ипатов в субботу приезжает с моста.
Сегодня у нас что?
– Среда.
– Фору у них два дня.
В четверг утром я подхожу к мушкетерам:
– Андрюха приезжает в субботу с моста. Уполномочен донести до
вашего внимания, что у вас есть всего лишь два дня. Если не перекроете
крышу в кузне и не поставите сарай под уголь, то с понедельника стане-
те заслуженными работниками отдельной ударной дорожной бригады.
– Не дай‚ Боже, – дружно и истово крестятся штрафники. И за
эти два дня, проявив чудеса смекалки, выдержки и упорства они сди-
рают старую ветхую крышу с кузницы, в ручную затаскивают наверх
тяжелые лаги-брусья и закрывают ее обрешеткой и рубероидом. А на
следующий день уже стоит возле кузницы новенький, добротно сра-
ботанный сарай по уголь. Парни мокрые от пота и очень довольные
сидят на бревнышке плечом к плечу, курят сигареты и уже в который
раз вопрошают:
– Ну как!
– Во! – поднимаю я большой палец вверх.
– А ты говорил: на дорогу костыли колотить, – смеется Саша Туков
и оборачивается к ребятам:
– Нам это надо!
– На хер нужно – скажем дружно! – почти хором отвечают они
и смеются.
Придя с работы, я привычно включаю свои старенький телевизор,
но он, прощально мигнув мне своим экраном, затухает. Я снимаю
заднюю крышку, держащуюся, как у всех владельцев советских телеви-
зоров всего на одном недокрученном шурупе и смотрю на лампы: одна
из них не горит. Вытаскиваю ее из гнезда, достаю коробку, стоящую
за телевизором с хранящимися там бэушными лампами и копаюсь
в ней. Нет, этой лампы у меня нет. Что делать? Наверное, надо сходить
140
к моему двоюродному брату Саше Воронину. Помнится, как-то он
с гордостью показывал свою «запаску» к телевизору, хранящуюся на
веранде тоже в коробке, но уже размером с сам телевизор.
Быстренько переодевшись в простые брюки и легкую рубашку, я
закрываю входную дверь на замок и пускаюсь в путь. Александра я
вижу уже издали, он сидит на крыльце в стареньких трениках, белой
майке‚ и от его головы время от времени отделяются клубы сизого
табачного дыма.
– Здорово, Олекса! – радостно гаркаю я. Моя мама всегда звала
его так – Олекса.
– Здоровей видали, – щурится он от табачного дыма, но цигарку,
висевшую на нижней губе, изо рта не выпускает. Я подхожу к нему
и удивленно вопрошаю:
– А где твое брюхо?
Александр опускает свою начинавшую лысеть головушку и печаль-
но вздыхает:
– Да были времена…
– Когда твой скромный завтрак включал в себя восемь котлет
и три поварешки картошки, – радостно подхватываю я и присажива-
юсь рядом с ним.
– Где твои?
– Нина с Оксаной ушли в гости.
– Где работаешь?
– В кочегарке.
– Лето же.
– При бане, которую, говорят, скоро прикроют.
– И что потом?
– Поживем, увидим, – аккуратно тушит бычок Александр и также
аккуратно кладет его в поллитровую баночку. Заметив мой вниматель-
ный взгляд, он смеется:
– На черный день.
– Слушай, Саша, у тебя вот такой лампы в заначке не имеется?
– Покажи. Вроде‚ есть. Сейчас посмотрю в коробке. Он уходит
в дом, а я оглядываю его небольшое подворье, две маленькие грядки,
небольшой парничок, вместительный дровенник и аккуратную ладно
срубленную баньку.
– Держи, – выходит вновь на крылечко Александр и протягивает
мне лампу от телевизора. Я благодарю его и пускаюсь в обратный
путь. По дороге захожу в гости к тете Агнюше. Они с Ириной сидят
в большой комнате и смотрят телевизор. Увидев меня, Ирина радостно
подпрыгивает на диване:
141
– Легок на помине. А я уже собралась к тебе бежать.
– Почто?
– За морошкой же пора идти. Веркин муж принес сегодня три
литра. Говорит, вся желтая и спелая.
– И что, Верке этого мало?
– Так ты ж нас водил на свое место в прошлом году.
– Может быть‚ и водил, – соглашаюсь я, – всех же не упомнишь.
– Своди‚ Володя, своди, – поддерживает дочь тетя Агнюша, –
ребятамXто, знаешь‚ какое подспорье.
– Да, знаю, тетя Агнюша, знаю. Когда пойдемXто?
– Завтра, – радостно подпрыгивает на диване Ирина.
– Добро. Завтра в семь пятнадцать сулонгский вагончик. Буду
ждать. Воды по бутылке возьмите. КрупуXто получили?
– Слава Богу. Теперь можно жить.
– Тогда до скорого.
Подходя к своей улице, я вижу возле школы неспешно бредущее
и разноголосо блеющее стадо коз, идущее из леса. Сколько их тут?
Пожалуй, под сотню будет. А второе стадо, пасущееся за Печерой, по
словам Коли Воронина, еще больше. Количество коров у нас в посел-
ке, наверное, даже утроилось.
Было время, когда жена четы Горбачевых, глубоко озабоченная
своим положением в высшем свете Западной Европы и США, без-
остановочно рассыпала лучезарные улыбки президентам, королям
и монархам, а простой русский мужик смекнул, что им на него, в об-
щем-то, наплевать‚ и на севере России – в Архангельской и Вологод-
ской губерниях потянулись к небу свежие срубы стаек для скотины.
Мне как-то довелось проехать на автобусе именно в это время по
Архангельской и Вологодской области, и я тогда обратил внимание
именно на этот факт.
С вечера я собираю свой рюкзак – двенадцатилитровое ведро
с плотной крышкой. Литровая побирушка, литровая бутылка с водой,
несколько ломтей хлеба и солидный шмат сала. В боковой карман кла-
ду запасную пачку сигарет и коробок спичек, тщательно завернутые
в целлофан – это от дождя. Что еще? Ага, складенчик в карман брюк
и вот, пожалуй, и все.
У сулонгского вагончика, одиноко стоящего возле посадочной‚
настоящее столпотворение. Он то и дело раскачивается от забегающих
в него и выбегающих оттуда взбудораженных граждан. У всех либо
пластмассовые ведра в руках, либо ведра в рюкзаках, а несколько
товарищей даже с плетеными из бересты пестерями.
– Здорово, Володя!
142
– Здорово, коль не шутишь.
– За морошкой?
– Нет. За грибами.
– Мужики, ну возьмите кто-нибудь нас, женщин, за морошкой.
– Степаныч, сколько лет, сколько зим! За морошкой?
– За ней, родимой.
Видимо‚ эта Верка, знакомая моей двоюродной сестры‚ успела
разнести эту новость по всему поселку. И народ с раннего утра лома-
нулся в лес, кто по своим мало кому знакомым заветным местам, а кто
просто на удачу, с надеждой упасть кому-нибудь на хвост. Я на свое
излюбленное место на двенадцатом километре вожу только женщин.
Почему? Да потому, что они, если им и взбредет поживиться ягодой,
без меня дорогу все равно не запомнят и не найдут.
Выкурив сигаретку, я захожу в вагончик и скромненько притули-
ваюсь на лавке в уголочке. «Где же дамыXто? – смотрю я на часы, – до
отхода минуты три остается». Но вместе со свистком тепловоза в ва-
гон влетает Ирина с ведром в руке и с широко открытым ртом, жадно
хватающим прохладный утренний воздух. За ее спиной еще дамы,
в количестве аж трех душ.
– И это все с тобой? – удивленно вопрошаю я. Они садятся рядом
и начинают тараторить, из чего явствует, что это действительно так.
– Ладно, хрен с вами, – обреченно вздыхаю я. – Я после диспет-
черской уйду в тепловоз. На двенадцатом километре он остановится,
я спрыгну на насыпь и махну всем рукой. То есть после восьмого ки-
лометра выходите в тамбур. Вопросы?
Прибыв к месту назначения, я оглядываю свой отряд и коротко
командую:
– В путь. От меня не отставать.
Много-много лет назад на этом усу длиной всего три километра я
работал зимой. Этот ус заканчивался в небольшом сосняке, и судя по
всему довольно сыром. Как-то летом, спустя пару лет, когда и рельсы-
то здесь уже были сняты, я решил сходить сюда и посмотреть морошку.
И именно в соснячке она, родимая‚ и была.
Сейчас мы идем уже по полусгнившим шпалам, заросшим густым
березняком высотой метра под два – мои спутницы, поначалу ра-
достно и облегченно галдевшие, смолкли‚ и я лишь слышу за спиной
их тяжелое прерывистое дыхание. И лишь изредка резкое и звучное
шуршание березовых листьев прерывают отчаянные возгласы:
– Ой, девки, как упалаXто!
– Надя, да постой ты, сапог всю ногу стер.
143
Наконец березняк редеет, и я останавливаюсь, поджидая женщин.
Они, одна за другой‚ выныривают из густой листвы и‚ выжидательно
вытянув шеи, молча разглядывают стоящий перед нами ельник:
– А где морошка-то?
Честно говоря, я и сам не знаю, есть ли тут морошка, но, тем не
менее, уверенно командую:
– Вперед!
По шпалам мы углубляемся в ельник‚ и сразу же за поворотом я
вижу мою поляну, сплошь покрытую золотым ковром морошки.
– Все, морошка есть! Вещи оставляем вот у того пня и начинаем
собирать ягоды с чувством‚ с толком, с расстановкой. То есть по по-
ляне не бегать и кусты не топтать. К обеду уже будет жарко, болото
начнет парить‚ и будет нелегко. Воду лучше не пить помногу, а так: по
паре глотков и все – не то ноги здесь и протянете. Вопросы?
Набрав свою первую литровую побирушку сочными спелыми яго-
дами, я возвращаюсь к рюкзаку. Женщины, сидя на корточках, ловко
и быстро собирают ягоды там же, где я их поставил.
– Ну как?
– Красота.
– Прямо сердце радуется.
– Володя, мы обедать когда будем?
– Как придем на магистраль.
– Что так?
– Так лучше.
К трем часам дня мы оглядываем эту благодатную поляну, ставшую
вновь зеленой, и плетемся к своим рюкзакам. Духота необыкновенная,
дышать и ходить уже довольно нелегко. Тучи комаров, привлеченные
запахами вкусного человеческого тела, висят над нами.
Я подхожу к женщинам и не без улыбки разглядываю их раскра-
сневшиеся, искусанные комарами лица:
– Ну как?
– По семь с половиной литров у всех.
– И у меня тоже. Ну что, по паре глотков воды‚ и в путь?
– Я не могу, – падает на пенек самая молодая и в изнеможении
закрывает глаза.
– Володя, может, отдохнем полчаса? – жалобно стонут дамы‚
и одна за другой рушатся в мягкий высокий мох.
– Отдыхайте. А я пошел, – вскидываю я свой потяжелевший рюк-
зак на плечи. Дружно взвыв, дамы поднимаются на ноги и плетутся
к своим рюкзакам. Я сходу набираю темп и широким шагом направ-
144
ляюсь к березняку. При таком темпе ходу до магистрали сорок пять
минут. Проверено многократно. И в четыре часа мы выходим к УЖД.
– Все, девки. Привал, обед и прочие радости.
Мы садимся в кружок на небольшом пригорке в тени высоких
кустов и вынимаем свою бесхитростную еду. Кто чем богат. Утолив
голод, женщины блаженно растягиваются на густой душистой траве.
– Ой, девки, как же хорошо!
– Я думала, не дойду!
– Попили, поели, мужичков бы где найти!
– И-и-и-эх!
Дома я засыпаю морошку сахарным песком, пью чаек и иду топить
баню. А после баньки, блаженно растянувшись на диванчике, я смо-
трю телевизор.
ПотихонькуXпотихоньку спадает июльская жара. Дни, напол-
ненные разными повседневными заботами, бегут один за другим‚
и в конце второй декады я получаю телеграмму от сестры Татьяны,
проживающей в Подмосковье, с сообщением о завтрашнем приезде
на годовую нашей мамы.
* * *
К вечернему московскому поезду я иду в новеньких джинсах сорок
шестого размера, взятых мною в бартерном магазине под запись.
Татьяна, все такая же ладненькая и хорошенькая, первым делом
выгружает из тамбура вагона многочисленные тяжелые сумки и лишь
потом протягивает мне руку:
– Здравствуй. Как поживаете?
– Живем, хлеб жуем.
– Из КрасавиноXто кто приехал?
– Татьяна и Надя. Ну что, в путь?
Дома Татьяна первым делом оглядывает мое жилище и восторжен-
но качает головой:
– И линолеум постелил и дверь дерматином оббил! А это что?
«Фея»? А где стираешь?
– В бане.
– В бане? – округляет глаза Татьяна.
– Я двор переделал, печку поставил.
– Пойду, посмотрю.
Татьяна спешит на улицу, а через минуту в дом влетает… Татьяна
Тряпицина – сама старшая и самая бойкая из своих двоюродных се-
стер Ворониных.
– Вовка!
145
– Танька!
– Гостья где?
– В бане.
Из бани‚ видимо‚ вдосталь наговорившись, они возвращаются уже
вместе:
– Так, Володя, затопляй печь в бане и дуй за водой на колонку.
– ?
– Мы там сварим сегодня картошку, свеклу и морковку на винег-
рет и селедку под шубой.
Я гружу пустую флягу на тележку и привожу воду:
– Хватит?
Сестры хлопочут за столом, и я иду в баню и затопляю печь. На
крылечке, выкурив сигаретку, захожу в дом:
– Помочь?
– Сами справимся. Вов, ты расскажи‚ как вы здесь живете?
– Как мы живем? – опускаюсь я на табурет, – слушайте… .
Мой рассказ, то и дело перебиваемый оханьем и аханьем, получает-
ся не очень веселым‚ и Татьяны становятся грустными‚ и резкий запах
резаного лука добавляет в эту печальную картину тоненькие ручейки
настоящих слез.
Сварив овощи и поделав кое-как салаты, Татьяны снова исчезают.
А я отрезаю несколько почти прозрачных кусочков от палки копченой
колбасы и вкушаю ее с настоящим черным хлебушком.
На следующий день кухонные хлопоты начинаются с раннего
утра и заканчиваются лишь к обеду. Затем мы накрываем в комнате
длинный стол и гости, предупрежденные заранее, приходят один за
другим: тетя Агнюша с Ириной, тетя Валя Петрашева с дочерью На-
дей, Коля Воронин с женой Ниной, Саша Воронин с женой Ниной,
ну и, конечно же, Татьяна с Надеждой.
На следующий день мы с Татьяной идем на кладбище. В руке
у меня маленький легкий топорик, а сестра несет пакет, в котором
бутылочка с водой и немножко черного хлеба. Оградка, столик, ла-
вочка и, конечно, же памятник ее поражают, но свои эмоции сестра
высказывает‚ как всегда, сдержанно. Точно так же, как это делала наша
мама. Немножко посидев на лавочке, я встаю:
– Ну что, Тань, я пойду, поищу полянку с хорошим дерном, а ты
пока приберись здесь. Лады?
– Лады.
Углубившись немножко в лесок, где посуше, я после недолгих
поисков приступаю к работе. Топориком вырубаю аккуратные пря-
моугольные пласты дерна и складываю их в стопочку.
146
– Вовка, ты где? – слышу я через некоторое время возглас Тать-
яны.
– Здесь! – кричу я.
Судя по потрескиванию сухих веток, она идет в моем направлении.
– Ну что?
– Вот бери по одному пласту и начинай носить. Укладывай сначала
сверх могилки.
– Хорошо, – соглашается сестра и уносит первый пласт. Когда
она возвращается, я выпрямляю ноющую спину и на глаз оцениваю
количество готовых пластов:
– Пожалуй, хватит.
Спустя час, земляной могильный холмик превращается в аккурат-
ный зеленый прямоугольник. Татьяна промывает чистой водой стакан,
наливает в него воду и ставит на могилку. Сверху она кладет кусочек
черного хлеба. Все так, как говорила мама, когда была с нами. И мо-
гильный холмик, заросший молодой зеленой травой – это тоже ее при-
жизненное желание. Мы сидим на лавочке, и я негромко рассказываю:
– Мама же никогда не жаловалась на здоровье. В больницу она
никогда не ходила. Когда я был еще женат, мы с Ирой пришли, как
всегда, в субботу в баню. А она лежит. Вот только тогда жена, несмо-
тря на ее возражение, отвела ее в больницу. Там померили давление,
а оно 180/120. Сделали пару уколов, назначили лечение. И что же ты
думаешь? Снова категорическое – ни в какую больницу не пойду.
Попьем травки, водички, что привозила с родничка из своей деревни
под Красавином и вперед. Летом – за ягодами и грибами на свою
любимую полянку за бассейном. Зимой чуть свет уже снег чистит
лопатой, за водичкой бежит.
Последние свои годы она прожила, как я считаю, неплохо – дом
отремонтировали, ремонт я в квартире сделал, построил баньку. Зимой
всегда привозил дрова, пилил и колол. Только вот укладывала она их
сама в дровенничек. И всегда с большим удовольствием.
Незадолго до кончины она съездила в Красавино. Навестила мо-
гилки тети Лиды и тети Паши. Мне суть своей поездки объяснила, что
ей надо сходить в церковь.
А когда умерла, я в шкафу на самом видном месте нашел все, что
нужно для погребения – налобную ленту и иконку в руки. Там же
лежали с десяток церковных свечей. В узелке, стоящем рядышком,
оказалось чистое новое белье, в которое ее должны обрядить. Все это
она приготовила сама.
В свой последний вечер она привела нашу корову Малышку, за-
бредшую почему-то на соседнюю улицу, вечером обошла всех подру-
147
жек, словно прощалась. Видно‚ знала мама свой день и час. И никому
об этом не сказала.
Помню‚ теща, Галина Копосова, сказала: «Умерла, Володя, твоя
мама легко, в день святых апостолов Петра и Павла, – значит, безгреш-
ная была. До последней своей минуты бегала на своих ногах. Никого
не намучила». Ну что, пошли домой?
– Пошли.
– Когда уезжаешьXто?
– Завтра вечером.
* * *
После дня святых апостолов Петра и Павла, а в просторечии Пет-
рова дня, в Архангельской тайге наступает золотая пора – комары
и слепни, от которых не было никакого спаса, исчезают, народ, те
что, конечно, не ленивые, пропадает в лесу все дни напролет. Несут
малину, чернику, бруснику в лукошках и ведрах‚ и грибы, обабки, бо-
ровики, волнушки и грузди в корзинах и огромных пестерях. В моем
погребке к морошке добавляются банки с малиновым вареньем и пара
ведер с моченой брусникой. Бычки, принесенные мною с дальних
лесных плантаций и засоленные в двух двухведерных бочках‚ не долго
радовали мое сердце – то есть протухли.
– Соли пожмотил, – резюмирует Шурик Казаков, зашедший ко
мне в гости августовским прохладным вечерком.
– Да‚ вроде‚ не жалел, – огорченно пожимаю я плечами, – как же
жалкоXто, а?
– Вытри слезы‚ Володя, – сегодня я принес целый пестерь опят!
Так что дуй в лес и соли грибы по новой, если, конечно, найдешь.
– Опята, конечно‚ неплохо, сгодятся за неимением лучшего.
– Это почему же – за неимением лучшего?
– Вообще-то‚ опята – грибы четвертой категории, то есть дальше
уже некуда. Но я завтра обязательно навещу свою плантацию за Пе-
черой.
– Солить?
– Нет. С засолкой у меня что-то не получается. Думаю их зама-
риновать. Сахар, масло растительное и уксус для маринада у меня
имеется.
– Слушай, моя тут вчера сварила борщец…
Итак, супруга Шурика вчера сварила Шурику знатный борщец.
– Поставь кастрюлю в коридор, – махнул рукой он, не в силах
оторвать взгляд от экрана телевизора, – поостынет чуть-чуть. До-
смотрев до конца неимоверно заинтересовавшую его передачу, Шурик
148
как возлежал на диванчике в одних трениках, так и вышел в коридор,
шлепая по полу босыми натруженными ногами. Но кастрюли в коридоре
не было.
– Галина, где супешникSто? – недоуменно вопросил хозяин, возвер-
нувшись в дом.
– Ты, что‚ ослеп? – возмутилась супруга, моющая посуду под рако-
виной на кухне.
– Нету!
Уже вдвоем они вылетели в коридор и изумленно переглянулись:
– Нету!
Недоумевающий и голодный Шурик вышел во двор и приложил руку
ко лбу, обозревая окрестности: кастрюли с супом нигде не наблюдалось.
В еще большем недоумении он‚ на всякий случай‚ прошлепал по теплым
деревянным мосточкам за угол дома и обомлел: там сидел Ваня Бойко,
которого недавно выгнала жена из дома за беспробудное пьянство и от-
сутствие тяги к работе, и рукой ел его суп. Кипящий праведным гневом,
Шурик размахнулся, чтобы дать ему в ухо, но тут Ваня заметил его
и повернул свое лицо: в его глазах стояли слезы.
– Что ж ты рукойXто хлебаешь, – покачал головой Шурик, – я сейчас
тебе ложку и хлеба принесу.
– Оголодал человек до последнего, что с него взятьXто, – почему-
то грустнею я. – Ну вот как ему теперь жить?
– Да уж.
– Это в советское время их свозили в легендарные архангельские
Талаги, где тусовался весь цвет нашей Архангельской губернии: алкаши,
венбольные, проститутки и дураки. Вот жил, к примеру‚ советский
человек, не склонный к общественному труду и беззаветно любящий
испить водочки, причем чем чаще, тем лучше. Так проходил месяц, дру-
гой, третий, и чувствовал он своим проспиртованным нутром, что его
в скорости заметут и воткнут пару лет за тунеядство. Что делать?
И идет, родимый‚ в поселковый совет, рвет на груди рубаху и объявляет:
– Граждане! Я самый распоследний алкаш и тунеядец и буквально на
днях это осознал всем своим умом. Но поделать с собой ничего не могу.
Выручайте!
– Так, так, так, – берет в руки авторучку и лист бумаги председа-
тель поселкового совета, – значит‚ лечится тебе надо. В Талаги поедешь?
– Готов на все.
– Пиши заявление.
И товарищу покупают билет на поезд Котлас-Архангельск, и он са-
мостоятельно следует к пункту назначения. В Талагах его моют, кормят
с дороги, обследуют врачи и полгода безбедного и ничем не обременитель-
149
ного существования ему обеспечены. Маленькие неудобства в виде дурака,
справляющего большую нужду прямо за обеденным столом и кушающего
эту самую нужду в туалете, – привычны, поскольку товарищ-то этот
прибыл сюда уже в пятый раз. По этой же самой причине ему доверяет
руководство‚ причем не особо буйных парней, выполняющих различные
хозяйственные работы в городе.
Через полгода он отдохнувший, посвежевший и помолодевший возвра-
щается на свою историческую родину. И все начинается сначала.
– А сейчас, Шурик, этого нет. И пить также беззаветно, как при
советской власти, уже не следует, – ТалагXто больше нет. И поэтому
Ване Бойко, если он не одумается и не возьмет себя в руки, будет
кирдык. Кстати, я об этом мужике никогда не слышал ничего плохого.
– Да и я тоже.
– Может‚ в семье нелады?
– Может.
– Кстати, Шурик, я считаю, что советская власть пошла русскому
мужику далеко не на пользу.
– Поясните, пожалуйста, сэр.
– Поясняю. Она разрушила тысячелетней уклад русской жизни,
то есть деревни. Раньше мужчина был в доме хозяином, он пахал,
сеял, добывал в лесу и возил на своей лошадке дрова в дом, строил
дома, бани, стайки для скотины, то есть вся тяжелая работа была на
его могучих плечах.
– И … .
– Это могла делать деревенская женщина?
– Нет.
– Правильно. Она делала свою женскую работу – ухаживала
за скотиной, готовила еду, пряла, вязала и рожала детей. Могла
одинокая женщина с детьми жить в деревне, ни в чем не нуждаясь?
Нет. Прямая дорога в нищету ей была обеспечена. Вот поэтому эта
женщина не требовала развода из-за какого-нибудь пустяка. И не
убегала к маме с детьми, поскольку отец отправлял ее, как правило,
обратно к мужу на следующий день. И еще потому, что народXто
был православный и венчался в церкви, где разрешение на развод
получить было практически невозможно. Вместо этого создали
загсы, где теперь разводят всех и вся равно через два месяца. Де-
тей, как правило, оставляют матери. То есть слабой половине дали
в руки карт-бланш‚ и она превратилась в половину, лидирующую
в семье.
– Шубу новую не купишь – разведусь и заберу детей. Да, у меня
есть любовник! Я ухожу к нему с детьми.
150
Дети лишаются отца по любой прихоти мамы. Но ведь раньшеXто
детей воспитывал и приучал к труду именно отец, физически сильный
мужчина‚ который мог нещадно драть своего непослушного дитятку.
И это работало на сто процентов. Что может сделать мать с этим дитят-
ком, вышедшим из повиновения и начинающим качать права в семье
уже в четырнадцать лет? Ничего. Исключения, правда, бывают, но
они крайне редки. Я сам вырос без отца и‚ поверь, знаю, что говорю.
Вместо отца у меня, правда‚ был дядя Павлик, который с малых лет
приучал меня к труду и драл нас с брательником Александром без
всякого разбора.
– Было за что?
– Было. Мама моя была добрейшим человеком, но я, как и все
парни выросшие без отца, многого не дополучил в раннем возрасте,
и нам в жизни приходилось намного трудней. И вот слушай даль-
ше… Теперь любой мужик знает, что при разводе его оставят без
детей, и он, чтобы этого не случилось, вынужден во всем потакать
капризам своей жены. То есть лидирующая роль полностью утра-
чена. В это же самое время энное количество мужей и отцов, зная,
что после развода они будет обременены только лишь алиментами,
с легкостью меняют жен, бросая при этом своих родных детей. То
есть полная безответственность. Подросшие детки, совсем без отца
либо с чужим папой, которому они и на фиг не нужны были, то есть
молодые люди с испорченной психикой и исковерканой картиной
мира в мозгу тоже выходят замуж и женятся. Каков итог? Дочери, вы-
росшие и воспитанные одинокой мамой, которая намертво вложила
им в подсознание ненависть и презрение к мужикам, как правило,
повторяют судьбу матери. А мужики? Вот один из них перед тобой,
Шурик, тоже холостой и не женатый.
– Ты прав, конечно, Владимир, но что изменит мир?
– Пока ничего. Мы жили, склочничали, ругались, ненавидели друг
друга. И думали, что так будет всегда. И то, что мы сейчас живем по
уши в дерьме, – это печальный итог нашей гнусной жизни. Помнишь,
как у Высоцкого:
«… Да еще вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались».
– Это ведь про нас‚ грешных, Владимир Семенович написал.
– И что ты предлагаешь, Владимир?
– Я? А что я могу предложить? В моей бедовой головушке все
чаще и чаще звучит вопрос – почему? Почему так случилось с нашей
страной? Можно кричать и писать сколько угодно, что в этом виноват
151
Михаил Сергеевич, но ведь это не так! СтранаXто наша развалилась
как бы сама собой.
Я тут читал, что даже американское ЦРУшники от этого впали
в ступор. Сейчас они, правда, очухались и трубят о своей победе в хо-
лодной войне.
Возьмем теперь наш маленький лесной поселок: вот жилаXбыла
семья, большая дружная‚ и все у них – тип-топ. То есть дети выросли,
поженились и уже воспитывают своих детей. И вдруг начинается
хаос. Кто-то начинает гулять налево и направо, совершенно никого
не таясь и не боясь, кто-то быстренько спивается и так далее и тому
подобное. Проходит несколько лет, – и нет семьи. Остаются лишь
воспоминания. Почему?
Или другой случай: товарищ № до пятидесяти лет не взял в рот ни
капли спиртного и вдруг начал пить и спился к чертовой матери за
три года. Почему?
– Библию купи, там говорят, есть ответы на все вопросы.
– Куплю.
На огонек заходит Коля Щербина:
– Здоровеньки булы.
– Хохлам, доброго здоровьичка. Чайку не желаете?
Я ставлю чайник на плитку и возвращаюсь в комнату:
– Сей момент.
– О чем беседуют два высокоблагородия?
– О грибах.
– Я сегодня ведерко груздей нарезал.
– Ну ты даешь! Где?
– Вам скажи – про место забудь.
– Верно, Николай. Хочу вот податься в сторону Кипринги. Твой
батя там мне много мест грибных показал в свое время.
– А толку?
Да, несколько лет назад по зиме там стояло несколько бригад наших
славных заготовителей. За зиму Кипрингу, по берегам которой шумели
могучими зелеными ветвями сосны и ели, они испохабили так, что
смотреть было страшно: от деревьев остались огромные почти в метр
с высотой пни. Огромное количество молодняка было повалено и рас-
топтано трелевочниками. То там, то тут валялись пачки брошенного
леса. То есть в мгновение ока могучий лес, кормивший нас вволю белы-
ми грибами и белыми груздями, превратился в непроходимую свалку.
– А что ты хочешь‚ сосед? – возвращается с дымящейся чашкой
из кухни Коля Щербина, – приехали лесники, выпили, закурили,
денежки по карманам рассовали и… приняли делянки.
152
– Куда же Мишка делся, что там жил?
– Перебрался в другой лес.
– Дядя Гриша говорил, что он уже не молодой был.
– Раз батя говорил, значит, оно так и было.
– Сколько я один не ходил на Кипрингу, – ни разу его там так
и не увидел.
– Он же тебя чует и слышит за километр. Уходит, как правило.
– Господа, минуточку внимания! – требовательно поднимает руку
Шурик Казаков, – а вообще-то были у нас случаи, чтобы медведь ко-
го-нибудь помял?
– Нет! – хлопает себя по коленке Коля Щербина.
– Я еще в детстве слышал одну историю – осторожно начинаю я.
Итак, когда мы еще ходили в третий класс вместе с моим соседом
Сашей Потешкиным‚ его отчим, маленький и кругленький, по кличке
Шарик, с сотоварищем отправились на рыбалку на недавно открытую
нашими поселковыми рыбаками речку Уфтюга.
Дорога была туда, что ни не есть простецкая‚ – трелевочник волочил
срубленные из бревен сани по грязи и разбитым пням, доставляя для бри-
гад лесорубов продукты, запчасти и смену на делянки, расположенные
неподалеку от этой речки. Уфтюга, куда не ступала еще ни одна нога
браконьера, просто кишела рыбой‚ и возили ее еще наши мужики оттуда
ведрами. Я хорошо помню, как дядя Павлик, вернувшийся с рыбалки от-
туда, с гордостью показал мне целый таз, плотно забитый здоровенными
пятнистыми щуками.
Итак, рыбаки выгрузились из транспортного средства и своим ходом
двинулись к манящим берегам реки. Там они скинули тяжелые рюкзаки,
набитые сетями, продуктами и водкой, и двинули через густой малинник
к речке испить водицы. Шарик, идущий головным, в очередной раз раздви-
нул густой малинник и вместо манящей и искомой прохлады реки увидел
перед собой… медвежью морду.
Встретившие, как с одной стороны, так и с другой‚ на несколько се-
кунд впали в стопор, а затем гости ломанулись вон. Выскочив из заросшей
поймы, они пробежали еще метров триста по редкому ельнику и в полном
изнеможении от пережитого ужаса и спринтерского забега прислонились
к стволу дерева и отдышались.
Когда дискуссия, возникшая по поводу брошенных рюкзаков с добром
достигла своего пика, мишка‚ трусивший по следам невидимых никогда
им двуногих существ, наконец-то увидел их, поприветствовал радост-
ным громогласным ревом‚ и прерванный забег на длинную дистанцию тут
же продолжился. Пробежав еще столько же, они вдруг увидели перед
собой настил, сооруженный между тремя елями то ли охотниками, то
153
ли мальчишками, расположенный на высоте более двух метров, и в одно
мгновение вскарабкались на него – будь что будет. А тем временем
любопытным медведь неслышно подошел к их спасительному убежищу,
забрался на мощный пень, стоящий под настилом и потянулся своим
телом вверх – что же все-таки это такое?
Шарик, заслышавший чье-то сопенье, подтянулся на руках к краю
настила, глянул вниз и увидел в нескольких сантиметрах от себя все ту
же медвежью морду. От увиденного мозги его пришли в полное расстрой-
ство, он закричал «Ура!» и врезал маленьким топориком медведю прямо
по пятаку. И тот, не слышавший никогда речи боевого русского клича
и не получавший топором по носу ни разу в жизни, свалился с пенька
и дал деру.
– Это что? – смеется Коля Щербина, – вот я вам сейчас расскажу
– обхохочетесь.
– Про медведя?
– Про медведя.
Трое удалых охотников – Коля Щербина, его младший брат Толик
и Гриша Потеряйко двинулись в тайгу в воскресный день, радуясь первому
снежку, покрывшему землю легким слоем сантиметров в десять. Побро-
див по лесу безрезультатно какое-то время, они пришли к конечной цели
своего путешествия – веселому ручейку, на берегу которого и развели
костерок. Испекли картошки, достали водочку из рюкзаков, сальце
и прочую снедь. И хорошо отдохнули от домашних дел и забот. А потом
двинулись домой. На узкой мало кому известной тропке они повстречали
еще четверых «охотников» и уже вместе с ними продолжили путь. На
крутом повороте один из них остановился и вытянул руку в сторону не-
большого холмика с отверстием величиной с человеческую голову:
– Мужики, берлога!
Вся удалая компания, густо обвешанная ружьями, ножами, патрон-
ташами и биноклями, довольная шуткой радостно заржала, встала
полукругом метрах в десяти и закричала наперебой:
– Мишка, мишка, выходи!
Мишка почему-то выходить не хотел и вообще не подавал никаких
признаков жизни. К слову сказать, берлога с залегшим на зиму медведем
была тут очень даже маловероятным фактом, поскольку до высоко-
вольтной линии, именуемой у нас просто трассой, было всего метров
четыреста, а там, как говорится, до дому и рукой подать.
Коля Щербина, будучи как и вся компания в подпитии средней тяже-
сти, храбро подошел к самому холмику и ткнул несколько раз прикладом
своей старенькой одностволки‚ заряженной мелкой дробью, по подозри-
тельной возвышенности:
154
– Хозяин!
– А ты голову туда сунь и гаркни погромче, – пусть он там обсерет-
ся! – Гоготали мужики, явно подстрекая Колю к дальнейшему продолже-
нию веселой разворачивающейся прямо на глазах комедии.
И Николай засунул свою голову в темное отверстие и весело гаркнул:
– Хозяин!
И хозяин отозвался. От его жуткого рева Николай отлетел на не-
сколько метров и приземлился на пятую точку, правда, очень удачно. Че-
рез мгновение он вскочил на ноги и оглянулся – сзади никого не было. А из
близстоящего лесочка доносился до его ушей затихающий топот и треск.
И Коля ломанулся следом за товарищами по свежепроложенной по снегу
дороге. А когда он выскочил из леса на трассу, вся компания уже стояла
там полукругом, а стволы двустволок грозно смотрели в лес. Увидев их,
Коля сделал еще несколько шагов и рухнул в снег – у него отказали ноги.
Насмеявшись до сыта, мои друзья прощаются со мной:
– Бывай, сосед.
– Ну, значит‚ завтра за опятами?
– Не-а, за груздями.
* * *
В пять часов утра старенький механический будильник возвращает
меня из сказочного сна, где текут молочные реки с кисельными бере-
гами, и я бодренько выскакиваю из постельки:
– Опаньки.
Бросаю взгляд в окно и вижу там сыплющий с хмурых небес мел-
кий грибной дождик. Это меня нисколько не расстраивает, так как
дождь в лесу мне никогда не помеха – меньше конкурентов. Наскоро
проглатываю кружку горячего чая и начинаю собираться – в прорези-
ненный изнутри рюкзак заталкиваю двухведерную корзину и выношу
из веранды хранящийся там мой непромокаемый костюм.
Когда-то, будучи в гостях у сестры Татьяны в Подмосковье, в хозяй-
ственном магазине деревни Кривандино, я прикупил за десять рублей
прорезиненный плащ железнодорожника с длиннымиXпредлинными
полами. Я, сходив в нем несколько раз в лес по осени, пришел к вы-
воду, что длинные полы плаща не очень то и удобны‚ и отрезал их.
То есть сделал штормовку. А из полы скроил две короткие штанины,
которые цеплял на подтяжки. После этого, идя в сырую и очень до-
ждливую погоду либо за грибами, либо за ягодами, я был надежно
защищен от влаги.
Облачившись в свой костюмчик и закинув рюкзак на плечи, я
скорым шагом иду по УЖД в сторону диспетчерской. Далее – за
155
депо, гараж, бассейн и в лесок, где протекает небольшой ручей. По
бугристым холмам этого ручейка в трудные годы всегда росли белые
грузди – мечта и гордость любого грибника. Шаг мой замедляется
и‚ пройдя шагов с десяток, я останавливаюсь и внимательно вгляды-
ваюсь в пожелтевшую мокрую траву – ничего. Прохожу еще, останав-
ливаюсь – тоже ничего. Неужели их в этом году тут нет?
Я прохожу на другую сторону ручья и продолжаю охоту. Когда
я уже решаю уходить отсюда, внезапно, как в сказке, перед моим
взором возникает прикрытый опавшей темно-коричневой листвой
большой белый груздь. Есть! Сердечко мое сначала замирает, а потом
начинает бешено колотиться: раз есть один, то рядышком обязатель-
но должны быть и его собратья, потому что грузди растут семьями.
Я нагибаюсь и напрягаю зрение. Есть! Еще два. А вот и еще. И еще.
Ну, слава Богу.
Через час, нарезав ведра полтора груздей, я сердечно благодарю
ручеек и матушку тайгу на такой подарок и пускаюсь в обратный
путь. Иду не спеша, и‚ когда выхожу на зимник, откидываю капюшон
– дождикXто кончился. Часы мои показывают девять часов, когда я
подхожу к Нижнему складу. Навстречу мне по шпалам движется фигу-
ра человека в длинном плаще и тоже с рюкзаком. Я узнаю знакомого
мне мужчину уже в годах по имени Николай.
– Володя, привет.
– Здорово, Николай.
– Ты что же‚ – уже из лесу? – изумленно вопрошает он, разгляды-
вая мой сырой чудо-костюм.
– Ну да.
– И как?
– Нарезал груздей, полтора ведра.
– Ну‚ ты – молодец! А где?
– На ручье за бассейном.
От этой вести дядя Коля почему-то перестал улыбаться‚ и челюсть
его отваливается:
– Остался без груздей.
– Это как же?
– Я там был позавчера, видел, что грузди начинают выходить из
земли, маленькие такие. Ну, думаю, к субботе подрастут как раз. Утром
встал: смотрю‚ дождь на улице. Вот и подождал, когда он закончится.
На свою шею.
Мы расходимся‚ и я бодренько спешу домой, мне надо переодеться
в сухое, замочить грузди ну и‚ конечно же‚ попить горячего чайку. Что
еще надо для счастья?
156
Следующим воскресеньем утром я также чуть свет, поеживаясь от
утренней прохлады‚ выхожу из дома. Небо в тяжелых тучах, но дождя
нет, и это меня радует. Одет я в простую летнюю спецовочку, на но-
гах кирзовые сапоги, а за плечами мой легендарный металлический
пестерь. С Лесной улицы я сворачиваю‚ как обычно‚ к дому Гриши
Потеряйко. Давненько я его что-то не видел.
Дружба наша с огромным и всегда хорошо упитанным Гришей
началась с общего увлечения – фотографией. Я‚ к тому времени уже
достаточно неплохо усвоивший свой «Зенит-Е», ходил фотографи-
ровать по свадьбам, ну и‚ конечно‚ по похоронам. Как говориться
у нас‚ – в таких делах не отказывают. Ко мне приходили убитые горем
родственники, и я, конечно же‚ не мог никогда отказать. Денег, кстати,
за это никогда не брал.
Что касается свадеб, то после пары таких калымов, я напрочь от-
казался от подобных мероприятий. Во-первых, гости, будучи уже под
шофе, начинали требовать к себе чрезвычайного внимания, пытались
завладеть моим чудо-фотоаппаратом, считая себя высококлассными
профессионалами‚ и так далее и тому подобное.
Однажды на чьей-то свадьбе мне нужно было перемотать отрабо-
танную пленку, которую я умудрился выдернуть из кассеты. Но как?
– Как, как‚ – переспросил Славик Калиновский, работающий у нас
на УЖД машинистом тепловоза, неплохо меня знавший и к тому же
владеющий подобным фотоаппаратом, – на веранде гости покидали свое
барахло, я тебя закидаю пальтухами‚ и делай ты свое дело.
На том и порешили. На веранде мы выключили свет, я всунул руки
в рукава чьего-то огромного ватного пальто, а Славик в это время под-
бирал что-нибудь более подходящее из вещей гостей. В это время в ве-
ранду влетела какая-то девица, включила свет и увидела нас с чужими
вещами в руках. Она подняла визг : воруют! – и нам с превеликим трудом
удалось убедить собравшихся и кипящих праведным гневом гостей, что
все обстоит совсем не так.
В один прекрасный день Гриша Потеряйко зашел ко мне в гости
и попросил сходить с ним в магазин, куда только что привезли с де-
сяток новеньких «Зенитов ЕТ»‚ и помочь выбрать ему фотоаппарат.
И мы пошли. Я пересмотрел все десять «Зенитов», и мне не понра-
вился ни один. Вернее‚ их объективы, стекла которых изобиловали
пузырьками, за которые, как явствовало из паспортных данных, за-
вод-изготовитель «Зенитов» не отвечал, поскольку стеклаXто варило
какое-то другое предприятие.
Фотоаппарат мы тогда Грише всеXтаки взяли, поскольку он так
хотел его купить.
157
Дальше я выхожу на Печорский ус, по которому уже не водят наши
тепловозы ни груз ни порожняк. Печорский Нижний склад больше не
нужен леспромхозу. Вот такой невеселый факт.
У поляны, на которой мы провели почти все свое летнее детство, я
останавливаюсь и закуриваю сигарету.
Помнишь ты нас, Поляна Нашего Детства? Помнишь ли ты, как
мы, мальчишки, своими руками расширяли тебя, выкорчевывая пни?
Как мы строили волейбольную площадку, а потом без устали целыми
днями играли в волейбол? А какие лихие мы были футболисты. Вон
там с краю мы лопатами выкопали маленький пруд, чтобы было
можно после игр освежить вспотевшие и разгоряченные тела? Как
мы стреляли из самодельных «поджигных» ружей и пистолетов,
тревожа твою добрую тишину?
Вон там – стоял шалаш, сколоченный из горбыля, где мы любили ре-
заться в «козла» и дымить подобранными на дороге «бычками».
Однажды летом в том шалаше мы, как обычно‚ играли в карты пара
на пару, а высокий Сережа Николаев стоял у входа и с пребольшим ин-
тересом наблюдал за ходом игры. Кто-то сзади положил ему на плечи
руку и попросил посторониться, но Сергей небрежно скинул руку с плеча,
обернулся и обомлел – голос сзади принадлежал директору нашей школы
Ивану Ивановичу Гневашеву, по кличке «Кадык».
– Кадык! – вскричал Сергей и, сбив директора с ног, бросился в спаса-
тельный лес. В мгновение ока шалаш опустел, и Ивану Ивановичу, несмо-
тря на его длинные ноги, поймать никого не удалось. И это тоже было.
Я иду дальше, огибаю теперь уже бывший Печорский Нижний
склад, выхожу к ручью и подымаюсь к лесным вырубкам. На них я
уже много лет подряд собираю опята. Есть ли они здесь в этом году?
Первые грибы, растущие плотной семьей на старой высохшей березе,
я замечаю издалека. Подхожу ближе и разглядываю опушку – ох‚ как
их много. Шляпки еще размером с трехкопеечную монету. Значит,
пришел я вовремя.
Семейка за семейкой они отправляются в мой пестерь. Как же
хорошо в лесу. Чистейший воздух, напоенный запахом листвы
и трав, звонко голосит перекличка птиц‚ и ни души кругом. Через
два часа я уже приминаю грибочки, потому что знаю, что опятам
это нисколько не повредит. А когда мой пестерь оказывается уже
достаточно плотно набитым, я вскидываю его на плечи и спуска-
юсь к ручью. Попив холодной водички, я выхожу на дорогу – пора
домой.
Дома чищу грибы, накладываю целую самую большую кастрюлю,
ставлю ее на электроплитку, а сам сажусь обедать. Дав первой партии
158
опят прокипеть минут десять, сливаю воду, промываю их холодной во-
дой и загружаю снова в кастрюлю вариться. Минут через сорок, когда
грибы, по-моему мнению‚ уже готовы, снимаю кастрюлю с плитки,
сливаю воду и варю маринад с уксусом, сахаром, черным перцем
и растительным маслом. Затем перекладываю грибы в трехлитровую
банку и заливаю их маринадом‚ и закрываю пластмассовой крышкой.
Все. Одна банка готова. Последнюю и четвертую по счету банку я
закрываю уже поздно вечером. К утру они остынут‚ и их можно будет
поставить в подпол.
В середине сентября я выкапываю картошку, которую рассыпаю
на полу веранды, где она должна просохнуть‚ и если есть гниль‚ то за
пару недель она себя обязательно проявит. Высыпав последнее ведро,
я невольно охаю – семьдесят шесть ведер, включая мелочь. Солидно.
Такого богатого урожая я никак не ожидал. А что если несколько меш-
ков картошки попробовать обменять на морковку, свеклу и капусту?
Это знатная мысль.
– Володя! – восторженно восклицает за моей спиной Шурик Ка-
заков, взявшийся словно ниоткуда‚ – Поздравляю!
– Благодарствую, – скромно отвечаю я и потираю задубевшую по-
ясницу, – не подскажешь, у кого можно выменять картошку на овощи?
Шурик закатывает глаза к потолку веранды и начинает беззвучно
шевелить губами. Я смотрю тоже на потолок – ничего там нет. Нако-
нец он спускается с потолка на землю и объявляет:
– У матери морковки много будет, я поговорю.
– А капуста?
– Капуста тоже есть и свекла есть. Поросенок растет, и картошка
ему не помешает.
– Картошку-то выкопали?
– Докапывают там они.
– Они?
– А ты что‚ не знаешь?
– Чего?
– Братуха мой приехал с Сахалина. Продали там трехкомнатную
квартиру, бабки у них там какие-то были, в общем не бедные. Сам
сейчас уехал в Питер, где хотят с женой себе квартиру купить.
– А почему в Питере?
– Его драгоценная заявила: либо в Москве, либо в Питере. Вот так.
В Москве он уже был: денег на квартиру хватает, а на прописку нет.
Мадам сидит у матери на чемодане с деньгами и сторожит его.
– Целый чемодан?
– Угу, стоит под койкой.
159
Наличие владелицы целого чемодана денег в четырехстах метрах
от меня наводит меня на некоторые размышления:
– Слушай‚ Шурик, у меня тут имеется восемь ондатровых шкурок
– приобрел как-то у Виктора Епишина на шапку себе – не плохо бы
ей их толкнуть. Деньгов-то, сам понимаешь, совсем нема.
– Пошли, может‚ и купит.
Я быстренько переодеваюсь‚ и мы идем к маме Саши Казакова.
Тетя Аня, как всегда‚ копошится на огороде. С мамой они вместе ра-
ботали в детском саду и были подружками.
– Тетя Аня, здравствуйте! – радостно гаркаю я. Тетя Аня, родная
сестра моего бывшего бригадира Гриши Купчука. Она такая же не-
спешная и рассудительная, как и ее брат. С тетей Аней мы договарива-
емся провести равноценный бартерный обмен, и я довольно потираю
руки. В это время Шурик выходит из дома:
– Иди. Она твои шкурки посмотрит. – сердечко мое начинает
радостно биться, и я уже прикидываю в уме, сколько мне надо купить
пачек сигарет и чаю и так далее и тому подобное.
Мадам действительно сидит на койке, но чемодана под ней не видно,
поскольку широкое цветастое покрывало свешивается почти до пола.
– Покажи.
– Вот, – протягиваю я ей шкурки. Она профессионально разгля-
дывает их и задумчиво изрекает:
– Я‚ пожалуй‚ возьму их…
От этих радостных слов я от счастья подпрыгиваю почти до по-
толка.
– … Но после того‚ как ты их выделаешь.
На улицу мы выходим с Шуриком печальные и хмурые. Он тяжело
вздыхает:
– Думал у тебя на пузырь занять.
– Да уж.
Я достаю из кармана новенькой рабочей куртки майонезную ба-
ночку с бычками, открываю крышку и протягиваю Шурику:
– Выбирай.
Закончив дела с картошкой, я за пару дней доделываю плуг и лебед-
ку и отвожу их домой. Вечером вкапываю две короткие шпалы в конце
грядки, кладу на них рельс и намертво пришиваю его пучинными
костылями. Затем закрепляю лебедку на этом рельсе. Для верности
укрываю ее куском полиэтиленовой пленки. Готово.
На следующий день договариваюсь с Мишей Земнягиным ис-
пытать лебедку с плугом. У Миши настроение почему-то скверное
и поэтому он плетется за мной и потихоньку скулит:
160
– Дождик же крапает…
– Да фиг с ним с дождикомXто.
– Дался тебе сегодня этот плуг.
– А завтра что? У тебя хандра кончится?
– Ну, послезавтра.
– Послезавтра у меня отпуск начинается.
– Вовчик, зачем тебе отпуск в конце сентября?
– Клюкву буду носить.
– И что?
– Менять у торгашей на китайскую тушенку.
Отпуск я уже заранее планировал взять в третьей декаде сентября
и наносить клюквы. Хотя бы ведер восемь. Потому что клюква – это
валюта. Ее всегда можно продать в поезде или, как в этом году, обме-
нять у коммерсантов на китайскую тушенку. По крайней мере‚ народ
об этом гудит уже с начала месяца.
Когда мы подходим к моему дому, Миша окидывает его унылым
взглядом:
– Ну, где твой плуг, Вовчик?
– Вот на грядке стоит. Уже прицеплен к тросику. Сейчас я протяну
из дома удлинитель. Вот так. Снимем полиэтилен с лебедки.
– Хорошо, что закрыл.
– А то!
Я надеваю белые рабочие рукавицы и хватаюсь за мокрые ручки
плуга:
– Ну что‚ Михайлушка, пробуем?
– Пробуем, – нагибается Миша к лебедке. Он нажимает кнопку
«Пуск», выпрямляется почему-то, поворачивается ко мне спиной,
разглядывая что-то заинтересовавшее его за деревянным забором.
Мой невнятный крик вынуждает его повернуть голову, и он видит
сорванную с рельса лебедку с гудящим электродвигателем и меня‚
валяющегося на боку с выпученными глазами и‚ по-прежнему‚ крепко
держащего за ручки плуга. Миша вырывает вилку питающего провода
электродвигателя из розетки электродвигателя и спешит ко мне:
– Что случилось?
А случилось то, чего не ожидал многоопытный Миша Земнягин
и‚ уж конечно же‚ я. Когда Миша включил электродвигатель лебедки,
плуг‚ угол наклона отвала и лемеха которого я скопировал с трактор-
ного плуга, пошел в землю, как нож в масло. Но вниз. Он сразу же
зарылся на глубину почти по самые ручки и встал намертво. Поэтому
лебедку сорвало с рельса‚ и она плюхнулась на землю. Вращающим-
ся шкивом срезало изоляцию с провода идущего от конденсатора,
а дальше, как говорят, вмешалась сама матушка природа. Электри-
ческий ток побежал по мокрому тросику, мокрому плугу, мокрым его
ручкам и моим намокшим рукавицам‚ и мокрым кирзовым сапогам.
Удар током был такой силы, что кисти моих рук судорогой намертво
свело на ручках плуга‚ а голове и телу почему-то стало легко и хорошо.
Единственное, что я мог сделать в этом случае, – так это упасть на бок
и промычать что-то нечленораздельное.
Потом мы сидим у меня на кухне и пьем чай.
– Ничего, Вовчик, – успокаивает меня Миша Земнягин, – плуг ты
переделаешь, а лебедка у тебя уже есть.
– Нет, – говорю я твердо‚ – больше я электрическую лебедку де-
лать не буду. Никогда!