С тремя гружеными сцепами, почти на полных оборотах двигателя, наш маленький поезд с превеликим трудом пробивается еще километра два и опять встает. И опять «Тридцать пятый» резервом идет вперед, возвращается, цепляет груз и, проехав всего метров
пятьдесят, окончательно зарывается в снег. Я опять смотрю на часы –
три часа утра, и начинаю понимать, что всех груженых сцепов нам с участка в эту ночь уже никак не вывезти и надо пробиться до «Лесного», хотя бы с одним.
– Отцепляй, Николка, еще два,– в отчаянии кричу я кондуктору.
И он, с тяжелым вздохом надевает на руки свои насквозь промокшие рукавицы, прыгает в снег и по узкому проходу между сцепами и метровой бровкой из плотного снега, где пригнувшись, где бочком, ползет в ночь.
С одним-единственным сцепом в пятом часу утра «Тридцать пятый» прибывает на «Лесной». Я по телефону объясняю диспетчеру Шуре Ермошиной случившееся, и она, как всегда бесстрастно, отвечает мне:
– Ну, что есть, то есть. Начальник, конечно, будет очень недоволен, но это не ваша вина.
Ее слова несколько успокаивают меня, но вместе с тем я отлично понимаю, что сегодня днем участок работать не будет. И вину за случившееся возложат, как всегда у нас бывает, на крайнего, то есть на меня.
В черном квадрате лобового стекла возникает крепкая фигура нашего старшего диспетчера Загоскина. Он яростно смотрит на меня, что есть мочи, стучит кулаком по столу и кричит мне прямо в лицо:
– Придурок! Ты что наделал?! Ты сорвал работу целого участка!
Да я тебя…
– А вот это ты видел! -подношу к его носу промасленную мозолистую фигу.
– Крыша поехала,– изумленно открывает рот Николка, глядя на меня красными воспаленными глазами.
* * *
Стук в дверь вынуждает меня оторваться от телевизора, вещающего «об очередных успехах трудовой страны», и я вижу на пороге знакомую и давным-давно не виданную фигуру одноклассника Саши Казакова:
– Сколько лет, сколько зим!
– Здорово, Володя!
– Здорово, Александр! Какими судьбами в родные края?
Александр проходит в комнату, и мы некоторое время разглядываем друг друга. Он все такой же худощавый, неспешный, одет в черный короткий полушубочек, а на голове лохматая шапка из собачьего меха.
– Вот так, Володя,– хлопает он по коленке ладонью и улыбается,– приехал, так сказать, обратно на родину.
Я закуриваю сигарету, киваю на пачку «Примы»:
– Угощайся.
– Премного благодарен.
– Ты где бичевал-то столько лет?
– Как где? В Архангельске,– смеется Александр,– а ты разве ничего не слышал о моей гнусной жизни?
Какое-то время мы с ним учились в одном классе и как все мальчишки, естественно, общались и вне школы– гуляли, шалили и захаживали нередко друг к другу в гости. А дома у него или, точнее, у его отца, Людвига Казакова, фронтовика с огромным количеством орденов и медалей, и работающего мастером в лесу, имелась огромная библиотека.
Немало книг из этой библиотеки я прочитал, поскольку Александр
никогда не отказывал мне в просьбе прихватить домой понравившуюся книжечку, за что я ему очень благодарен и по сей день.
– Чайку?
– О! Не откажусь.
Мы с Александром пьем чай, а он неспешно повествует о жизни, сложившейся не совсем так, как хотелось бы его заслуженному родителю.
Страсть к авантюре тихо дремала в его душе до поры до времени, пока в один прекрасный день ему не подвернулся случай где-то раздобыть старенькое ружьишко двенадцатого калибра. Александр при помощи отцовского трудового напильника превратил его в шикарный обрез и решил завтра же незамедлительно опробовать его в деле в ближайшем лесочке, благо с патронами особой проблемы не возникло – охотничье ружье его отца было как раз нужного двенадцатого калибра.
На следующий день, с трудом дождавшись ухода родителей на работу, он достал из-под старенького кожаного диванчика, надежно спрятанное приобретение – мечта всех мальчишек нашего поселка –
и уже собирался, млея от счастья, дунуть в лес пострелять, как в дверь кто-то постучал.
– Ну, кого там еще нелегкая принесла? – хозяйским недовольным голосом гаркнул Александр и задвинул обрез ногой обратно под диван –
так, на всякий случай. Входная дверь закрылась чьей-то уверенной рукой, в тишине раздались тяжелые шаги, и на пороге Сашиной комнаты вырос участковый капитан Никитин– гроза и проклятие всей лойгинской шпаны.
– Доставай,– придавил он взглядом «хозяина» дома.
– Что доставай? – не понял Александр и, встретившись взглядом с Анатолием Ивановичем, оцепенел: неужели обрез?
– Да, да, он самый,– прочитал его мысли участковый и показал пальцем под диван. Затем, повертев обрез в руках и надлежащим образом оценив качество работы, он восхищенно цокнул языком и пригласил Александра в свой легендарный кабинет ровно к двенадцати часам.
В кабинете Анатолий Иванович, ни слова, не говоря, врезал по зубам юному охотнику так, что глаза у него выскочили из орбит и из них посыпались красные яркие звездочки в таком количестве, что он даже попытался покинуть помещение не через дверь, а через окно.
После этого мозги у юного Саши прояснились, и он напрочь забыл о своей пагубной страсти. Несколько лет он вел жизнь добропорядочного советского гражданина – закончил школу почти без троек, а после вносил посильный вклад в благосостояние своей любимой Родины, трудясь на работах в родном леспромхозе, пока в поселке не объявился его двоюродный брат, отсидевший шесть лет за грабеж. Общение с ним за выпивкой разбередило былую рану в душе Александра, и он, как и вся далеко не трезвая компания, решился тоже «идти на дело», благо идти-то надо было недалеко – гулянка проходила на заднем дворе столовой за высокой поленницей, а объект назначенной цели – сейф, сварганенный местными сварщиками на скорую руку, находился в столовой за рассохшейся деревянной дверью, закрытой на здоровенный амбарный замок.
Под покровом темноты пьяная компания умудрилась упереть этот тяжеленный сейф за черту поселка – за кирпичную баню где, трудясь в поте лица, при помощи лома вскрыла дверцу и извлекла из сейфа добычу – двенадцать рублей пятьдесят копеек. Деньги эти тут же были пропиты, а следующий день вся компания встретила в полном составе в кабинете участкового.
Пользуясь случаем, наша доблестная милиция попыталась повесить на незадачливых грабителей и железнодорожный магазин, ограбленный в очередной раз, но в дело вмешался другой двоюродный брат Саши Казакова – тоже Саша Казаков, районный следователь, и «свидетель» уверенно опознавший «грабителя железнодорожного магазина» Сашу Казакова, куда-то быстренько испарился.
После «химии» Шура дунул в далекий город Архангельск, где быстренько женился и завел ребенка и, казалось бы, окончательно остепенился. Жена его, дама городская и продвинутая, захотела жить хорошо, счастливо и как можно быстрей, и молодой муж отправился на заработки валить лес, поскольку жить хорошо и счастливо на сто двадцать рублей как-то не получалось.
Через полгода, вернувшись с заработков, Шура торжественно вручил любимой жене тысячу рублей, и дома появился черно-белый телевизор «Рекорд» за сто шестьдесят рублей. Еще через полгода на честно заработанные полторы тысячи рублей за сто сорок рублей была куплена стереорадиола с двумя колонками. Вернувшегося в третий раз
с каторжных работ Шуру, отощавшего и еле передвигающего ногами, встретили жена и ее временный сожитель, умудрившийся пропить к этому времени телевизор «Рекорд».
– Да,– разочарованно изрек Шура, глядя на суетящуюся любовную парочку с бегающими глазками,– вот так оставлять одну молодую и красивую бабу дома. Говорили же мне мужики – так не верил. Эх, жизнь наша бекова…
– Саша, прости! – взрыдала жена, – я же живая! И все одна да одна! А этот подлец обманул меня! Пошел вон из нашего дома!
По ее сытым румяным щекам катились градом крупные всамделишные слезы, а глаза то и дело перескакивали на Шурин, оттопыренный внутренний карман с очередной порцией безоблачного счастья.
– Прощаю,– сказал Шура и захлопнул за собой тяжелую входную дверь родного дома. Все свои заработанные полторы тысячи рублей он пропил в несколько дней в архангельских кабаках, поскольку от сочувствовавших его безудержному горю не было отбоя, а на оставшиеся последние деньги купил билет до родной Лойги и сел в поезд.
– Как жить-то дальше думаешь?– спрашиваю Шурика, посмеявшись вдоволь вместе с ним.
– Хочу опять устроиться на сезон. Не знаю, получится ли.
– Иди к нам на УЖД кондуктором. Работа не пыльная,– осторожно советую я и рассказываю ему о тонкостях нашей работы. Идея эта Шуре нравится, и он достает из внутреннего кармана полушубка толстую-претолстую книжицу, и протягивает ее мне.
– Что это?
– Трудовая книжка.
Я взвешиваю в руке эту книжицу, толщиной с «Тихий дон»:
– Солидно.
– Солидно,– соглашается со мной Шурик,– как ты думаешь, возьмут меня с этим к вам на работу?
– Возьмут,– уверенно отвечаю я,– кондукторов у нас всегда нехватка.
Шурик недоверчиво хмыкает и с гордостью сообщает мне:
– Ни одной «тридцать третьей» статьи нет, между прочим!
– Так это ж здорово! Еще чаю?
– Давай.
Мы опять пьем чай и ведем неторопливую беседу о нашем житье-бытье. Засиделся я тут у тебя,– встает Шурик с дивана, – пойду до дома до хаты.
Он застегивает пуговицы своего добротного полушубка и вдруг спохватывается:
– Забыл тебе рассказать, встретил утром Бориску Александрова.
– Ну и…
– Ну и слушай,– Шурик опять расстегивает пуговицы полушубка и усаживается на диван. Борю Александрова мы все в детстве называли Бориской, и таким он и остался для нас, даже будучи уже взрослым.
Итак, Бориска, вернувшийся из мест не столь отдаленных, где шил рабочие рукавицы и спецовки для работяг, устроился на работу и, дождавшись заслуженного отпуска, поехал в Питер к своим дальним родственникам в гости. Целую неделю он пил только пиво, потому что напиваться до поросячьего визга в городе себе дороже– быстренько доставят в вытрезвитель и выпустят только поутру с пустыми карманами. Традиция у нас такая – ничего тут не поделаешь. Сходил однажды даже в театр, в общем – все как у людей. Когда пришло время возвращаться домой, Бориска купил билет до Лойги, и чтобы скоротать время, с пареньком-попутчиком, решили ударить по пиву. Так сказать, в последний раз. Расположились они, как водится в небольшом скверике за вокзалом и, когда пиво закончилось, а до поезда оставалось еще какое-то время, Бориска сбегал быстренько в вокзальный буфет, купил еще пивка и также быстренько трусил к своему новому другу, как вдруг в тенистой аллее ему преградил дорогу какой-то хмурый жлоб:
– Не ходил бы ты туда, парень.
Бориска не придал его словам никакого значения и, не удостоив жлоба даже взглядом, поспешил дальше. Удар в висок тяжелым кастетом моментально лишил его сознания, и что было с ним дальше, Бориска мог только предположить. Нашла его в этом же скверике, закатанного под лавку вокзальная уборщица, возвращавшаяся с работы, и привела его в чувство. А чувство у Бориски было очень невеселое, так как он не обнаружил на своем окоченевшем теле ни пиджака с бумажником и билетом на поезд, ни рубашки, ни майки, ни полуботинок, ни даже носков.
В привокзальном пункте милиции хмурый усталый капитан, выслушав Борискину историю, составил протокол, а на его просьбу выделить ему «какие-нибудь тапки» лишь покачал головой:
– Ты знаешь, сколько у нас таких бывает? Мы из дому уж все свое старое барахло сюда сносили.
– Куда же я такой пойду? – покрутил Бориска гудящей головой с раздувшимся синим виском и зябко пошевелил босыми ногами.
– Никуда ты не пойдешь. Сейчас будет скорый поезд, я тебя посажу в вагон.
– Без билета?
– Без билета. Без рубашки. И даже без носков.
Этот усталый капитан напоил Бориску горячим крепким чаем, а когда пришло время, повел его к скорому поезду. На перроне он чтото тихо сказал проводнику на самое ушко, и тот провел в вагон нового пассажира и указал на одну из третьих верхних полок:
– Лежи там и не высовывайся. До Лойги.
За всю долгую дорогу Бориска только один раз сбегал по малой нужде в туалет, осторожно шлепая по полу вагона босыми ногами, и выкурил только одну сигарету, предложенному ему сердобольным и все понимающим соседом по купе.
– Как же он по поселку-то пробирался?– хохочу я.
– Огородами.
Шурик опять встает и застегивает свой полушубок.
– Шурик, а ты не слышал, как Сережка Богулев чуть не пал смертью храбрых?
– Нет,– заинтересованно останавливается Шурик, собравшийся уже было уходить.
– Ну, так послушай.
Шурик расстегивает пуговицы полушубка и вновь садится на диван:
– Рассказывай.
Первого января сего года Сережа Богулев, проснувшийся уже после обеда по случаю незабываемой встречи Нового года, вышел на улицу прогуляться по морозцу и заодно проветрить тяжелые сплавившиеся мозги. Давний и хороший знакомый Сергея, мужчина уже в годах, по фамилии Андров после очередной рюмочки, пропущенной в горьком одиночестве, в это время стоял возле крылечка в накинутой на плечи фуфаечке и курил папироску. Завидев гуляющего Серегу, он, явно утомленный пьянкой «в одну харю», пригласил своего старого друга в гости, где они продолжили встречу Нового года. В разгар веселья товарищ
Андров вдруг достал из-под дивана настоящий наган и покрутил им перед самым Серегиным носом:
– А вот это ты видел?!
– Да брось ты, Андров,– пренебрежительно и пьяно махнул рукой Серега,– это же игрушка.
– Игрушка?!
– Ну, вот ты мне, как своему лучшему другу, скажи – где ты его взял?
– Как это, где? Ездил я в Шангалы года четыре назад. Так вот, возвращаюсь обратно и вижу, за столиком спит пьяный «вохровец».
– С наганом?
– Да, с наганом в кобуре.
– И ты его у него стырил?
– Стырил. Не веришь?
– Не верю.
– Тогда смотри! – взревел Андров обиженный неверием лучшего друга. Он взвел курок, направил ствол нагана в печь и нажал на курок.
Когда пороховой дым и белая печная пыль немножко рассеялись, Серега уже улепетывал прочь со всех ног. А Андров, весьма довольный произведенным им эффектом, хохотал до слез, держа этот самый наган в руке. Таким и застала его любопытная соседка, прибежавшая на звук выстрела. После того, как она поклялась всем, на чем стоит свет, что никому не расскажет об увиденном, товарищ Андров поведал ей историю приобретения нагана. Через час об этом выдающемся событии знал весь поселок, а еще через полчаса его уже будил участковый капитан Никитин.
– Года четыре дадут,– подводит итог этой истории Шурик Казаков.
– Четыре года?
– Как пить дать.
* * *
В марте «Тридцать пятый» по графику работает на старом, почти забытом усу, вскрытом недавно снегочистом, где остались огромные штабеля неободранного леса. Ус этот длиннющий – предлиннющий, завезли туда сучкорезку, челюстной погрузчик, будку и мужики в количестве трех человек будут жить и работать в лесу почти безвыездно весь месяц. Два ТУ-4, потому что тоже решено работать методом – двое суток через двое. Кондуктор у меня Толик Хвостов, опытный машинист, тепловоз которого собираются отправлять на капитальный ремонт, и меня, конечно, это очень радует. С нами в паре работает «Тридцать шестой», где машинист Веня Хвостов, однофамилец моего Толика Хвостова, и совсем еще молодой кондуктор Коля Соболев. Наша работа – закидывать порожняк на участок, подтаскивать сцепы во время погрузки и, конечно же, выводить груз на «Лесной».
– Володька, – радостно потирает руки Толик Хвостов,– хоть заработаем!
– Ну, дай Бог.
С путевым листом во рту Толик вскарабкивается в теплую кабину тепловоза, выплевывает его на пульт, сбрасывает с рук огромные меховые рукавицы и плюхается в свое мягкое кресло:
– На «Лесном» двенадцать сцепов, берем шесть, и шесть возьмет «Тридцать шестой».
– Добро, Толик.
– Ну как тебе работа на УЖД?
– Жить можно. Докуда едем?
– До «Лесной».
На «Лесном» мы отсчитываем шесть сцепов, и Толик, преодолев
снежный сугроб, отцепляет их, подваливает на всякий случай ногой снежку под колеса остающегося сцепа, не дай бог покатятся следом, и «Тридцать пятый» спешит на ус.
– Дорогу знаешь, Володька?
– Кондукторил здесь месяц летом.
– С кем?
– С Мишей Замашкиным.
– Это не здесь он тебе чуть ногу не отдавил буферами?
– Было дело.
Придя на УЖД, я отстажировался и в свой первый месяц работал кондуктором именно на этом участке, на тепловозе ТУ-6 № 9 с машинистом Мишей Замашкиным. Однажды, работая в ночь, мы уже вывели свои шесть груженых сцепов с уса и на седьмой ветке уже почувствовали рывки в груженом составе.
– Иди сбегай Володька, посмотри, что там со сцепами,– обратился ко мне Миша, вырубив вторую скорость и потихоньку притормаживая,– по-моему то ли где-то сцепы на одной сцепке.
Я, не дожидаясь окончательной остановки поезда, схватил электрический фонарик и спрыгнул с подножки тепловоза на насыпь.
Действительно, как и предположил опытный Миша, третий и четвертый сцеп тянулись всего на одной сцепке. Кругообразным вращением фонаря я подал Мише сигнал «остановка», а когда состав
окончательно остановился, попытался накинуть вторую сцепку на крюк. Попытка моя успехом не увенчалась, поскольку между тарелками буферов зазор был значительным. Тогда я опять же фонариком подал Мише сигнал «назад», а сам взял в руку сцепку, намереваясь при сближении буферов набросить ее на крюк. Миша подал состав назад, сцепку на крюк я набросил, а вот отскочить в сторону не успел, и расхлебанным буфером мою ногу прижало к раме сцепа.
После этого сцепы остановились, но я ничего уже поделать не мог –
нога моя была зажата, а свет фонаря Мише был не виден из-за груженых сцепов. Продолжалось это всего пару секунд, в течение которых я очень отчетливо и очень ясно осознал, что если Михаил попытается еще раз подать состав «на сцепку», то нога моя будет просто расплющена. Но он, явно почуяв неладное, этого не сделал.
 |
 |
 |